— нетерпеливо сказал кузнец. — Что ты просишь?
— Ну... ничего, великий Аграпакс. — К Кьюлаэре вернулся дар речи. — Я поступил так, потому что это было справедливо, я не мог стерпеть такого обращения с крестьянами; я принес золото сюда, потому что нельзя было доверять королю. Я и не думал о том, чтобы просить платы за свой труд.
Аграпакс нахмурился и повернулся к Огерну:
— Это правда? Да, я сам вижу: ты весь раздулся от гордости и лицо твое сияет! Ты слепил человека из этого куска мяса, правда? Ты сделал его благородным мужчиной, гораздо более достойного стать королем, чем тот, кого он победил, ибо этот человек понял, как ценна сама по себе справедливость! — Он посмотрел на Кьюлаэру. — Но справедливость нуждается в доспехах для защиты и оружия, чтобы вершить ее! Ты — воин, значит, ты любишь сталь! Говори, человек! Что ты хочешь, чтобы Кудесник сделал для тебя? Проси!
Кьюлаэра был настолько потрясен, что у него потемнело в глазах.
Глава 19
— Давай, не молчи! Я вас, людишек, знаю! Вы еще жаднее, чем драконы! — ревел Аграпакс. — Я сам предложил тебе награду, смертный! Не бойся, проси!
— Я... Я не могу, — выдавил Кьюлаэра. Китишейн приблизилась к нему и выпалила:
— Не трусь, Кьюлаэра! Проси, что хочешь, и никто не сможет победить тебя!
Упал тот камешек, с которого начинается лавина. Та самая Китишейн, которую он обижал, на которую он набрасывался, которая должна была бы опасаться его и безоружного и вдвое сильнее опасаться увидеть вооруженного непобедимым мечом, теперь побуждает просить о таком! Ее доброта и умение прощать потрясли Кьюлаэру, воин упал на колени, опустил голову, сраженный могущественностью улина и скрытым величием старого бродяги, который стал его учителем, пристыженный скромностью и благородством женщины, которая была его другом.
— Что это? — взревел улин. — Герой корчится в самоуничижении? Так негоже!
Что-то ударило Кьюлаэру по голове, боль пробудила злобу. Он резко поднял голову, его глаза вспыхнули, и он увидел, что это кузнец-кудесник протянул руку и коснулся его головы.
Он замер, уставился в глаза великану, и в голове его как будто вспыхнул свет, вместе с которым пришло озарение — понимание того, что все на свете едино, ничто не существует без воли Творца, что воля эта проникает внутрь всех вещей, которые иначе не существовали бы. Он вдруг понял, что кузнец и его металл в родстве меж собой, что молот — родня наковальне, что два врага — это два проявления единой жизненной силы, хоть они и пытаются отрицать свое родство, что Зло — отрицание человеческой природы как части всеобщей природы, каковая является частью самого Творца. С оглушительной ясностью Кьюлаэра понял, что ему незачем так страшиться Аграпакса, ибо кузнец понимает тайну этого родства, но ни за что не стал бы обижать никого, кроме того, кто попытался бы это родство отрицать.
Кьюлаэра протянул руку и коснулся руки Китишейн, услышал ее вздох и почувствовал, что она, как и он, вдруг осознала, что связь мужчины и женщины, постоянное стремление двух душ слиться — это всего лишь одно из проявлений того высшего Всеобщего Единства во Творце, попытка заново осознать связь, знание о которой было утеряно людьми при рождении. Любовь по сравнению с этой жаждой соединения казалась маленькой, мелкой, но сама эта жажда виделась еще и истинным смыслом Любви, ее общностью и цельностью, самой великой и всеобъемлющей из всех известных людям сил.
— Кьюлаэра... — пробормотала Китишейн, потрясенная до глубины души.
Он обратил к ней сияющие глаза и улыбнулся ей своей лучезарной улыбкой.
— Я был прав, — прошептал он, — все это время — я был прав, что хотел любить тебя, хотя то, как я это делал, было совсем не правильно. О, когда я нападал на тебя, я был не прав, это все извращало, но под этим скрывалась искореженная, исковерканная жажда правды.
— Значит, теперь ты понял это? — спросила она тихим голосом, и ее рука дрогнула в его руке.
— О да! Да, понял — или понял, где правда и как ее искать.
— Ну и чушь они городят, эти молодые, рабы собственных желаний! — сказал кузнец мудрецу.
А Огерн покачал головой, горящими глазами глядя на своих друзей.
— Здесь столько же желания, как в твоем мастерстве и искусстве, Аграпакс, и в конечном счете эти желания ведут к одной и той же цели.
Кузнец рассматривал его в течение минуты, а потом фыркнул:
— Всем известно, какие у тебя желания, Огерн! В твоем-то возрасте, слабоумный распутник! — Прежде чем мудрец успел ответить, он повернулся к воину и сказал:
— Теперь ты понял, чего хочешь?
— О да, — сказал Кьюлаэра, по-прежнему не спуская глаз с Китишейн, и, повернувшись к кузнецу, добавил:
— Теперь я знаю — и я получил это. Спасибо тебе, о Аграпакс. Нет слов, чтобы отблагодарить тебя.
Улин удивленно уставился на него, а потом повернулся к Огерну, на лице его было омерзение.
— Это как это так? Ты так его переделал, что в нем не осталось ни капли алчности?
— Нет, это ты направил его алчность в нужное русло, Аграпакс. Должен поблагодарить тебя за это.
Оскорбленный гигант уставился на мудреца:
— Ты намеренно привел его сюда, Огерн! Ты воспользовался мной, чтобы перековать его!
— Что может быть почетнее для кузнеца? — с вызовом ответил Огерн. — И кто больше годится для этой работы?
— Да, возможно.
Улин задумчиво воззрился на стоящего перед ним человека.
— Итак, он исполнен таким рвением к справедливости, что сейчас же готов бежать сломя голову, чтобы убить Боленкара без оружия и должной подготовки. Так не пойдет, Огерн, согласись?
— Не пойдет, — согласился мудрец, — но твой меч нам не нужен, Аграпакс, — я сам выкую ему клинок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123