— Никогда она не была твоей женой, Аграпакс!
— Не была, но должна была стать, поскольку улинов осталось так мало, а мы с ней — двое самых могучих. Ты украл ее у меня, малявка!
— Я не мог украсть у тебя то, что тебе не принадлежало! У тебя никогда не было прав на нее, да и быть не могло, ибо ты на нее и внимания не обращал! Мыслями ты всегда возвращался в свою кузницу. Ты и ушел бы в кузницу исполнять свои новые замыслы, бросив ее! Нет, никогда ты не смог бы стать верным мужем, ибо ты всегда был обвенчан со своим искусством!
— Все те же старые песни. — Кузнец-великан отвернулся и плюнул на наковальню. — На самом деле все женщины считали меня уродом. Разве что только какая-нибудь захотела бы добавить чудесного кузнеца к перечню своих побед. Я криворукий, хромой, весь в ожогах, косоглазый, длинноносый и неуклюжий. Ну да ладно, мои металлы любят меня, а я люблю свои металлы.
Китишейн подумала, что из всего сказанного только это и было правдой. Верно, великан выглядел неказисто, но вовсе не уродливо, и хоть он был огромен, но его могучие мышцы сами по себе были весьма привлекательны. Он был не из тех, кого женщины выбирают в любовники — но в мужья? И это было бы вполне возможно, будь у него не такой скверный характер.
На Кьюлаэру же Аграпакс произвел ошеломляющее впечатление. Кьюлаэра любил действовать, он был воином, он всегда чувствовал странное чувство превосходства над кузнецами, ковавшими для него оружие, — и вот он увидел кузнеца, который мог просто по рассеянности его раздавить, расплющить гигантским молотом, а потом вернуться к своей работе, ничего не заметив! Он увидел кузнеца, который не интересовался ничем, кроме своего искусства, но который запросто убил бы Кьюлаэру, приди тот сюда в одиночку.
Но он пришел не в одиночку, что было еще хуже. Чувствовать себя мелюзгой рядом с кузнецом было достаточно неприятно, но, узнав, что воспитавший его учитель, учитель, которому он смел дерзить, — мифический Огерн, Кьюлаэра почувствовал себя настоящим олухом. Как он вообще мог помыслить о бунте! Ему нестерпимо хотелось не думать об этом, он твердил себе, что этот старик — простой смертный, названный в честь великого героя. Но когда Кьюлаэра услышал, как сам Аграпакс обращается к этому человеку, как к равному, чуть ли не близкому знакомому — хоть и без приязни, — услышал, как Огерн отвечает Аграпаксу, не пресмыкаясь, имеет дерзость поучать бога, — сама душа как будто съежилась внутри него. И даже если бы он смог отрицать все остальное, причина распри была совершенно ясна: Огерн был любовником улинки! Этот бродячий учитель был, возможно, и до сих пор ее возлюбленным!
О ком еще, кроме самой Рахани, они могли говорить?
Смертный мудрец Миротворец, к которому Кьюлаэра все время относился как к презренному нищему старику, жил с богиней, с той самой богиней!
Нет, не с богиней — с улинкой, поправил себя Кьюлаэра. Всего лишь улинкой. В конце концов, так сказал Миротворец, а какой смертный мог знать больше, чем Огерн?
— И все-таки мне хочется поколотить тебя. Ты богохульник, раз якшался с улинкой, Огерн, — проревел кузнец. Он взял щипцами новый брус металла и принялся изучать взглядом его поверхность.
— Ну, поколоти, — сказал Огерн тихо и, пожалуй, даже сочувственно. — Поколоти, если у тебя хватает смелости прогневать дух Ломаллина.
Аграпакс изучал тускло блестящий металл.
— Дух или не дух — Ломаллин по-прежнему всесилен.
— Дух или нет, — ответил Огерн, — но ты бы не рискнул потерять расположение одного из тех немногих улинов, которые относятся к тебе дружески.
Аграпакс нетерпеливо пожал плечами:
— Ломаллин ко всем относится дружески.
— Даже ко мне, — сказал Огерн. Аграпакс долго смотрел на огонь. Наконец он повернулся и сухо кивнул мудрецу:
— Это так, поэтому я буду разговаривать с тобой вежливо, ибо друг моего друга — мой друг. Скажи же мне, Огерн, — зачем ты пришел сюда? Зачем ты искал меня?
Огерн кивнул на самого рослого из своих попутчиков:
— Этого воина зовут Кьюлаэра. Он взял на себя выполнение долга, обещанного тебе другим.
Улин уставился прямо на Кьюлаэру.
— Взять на себя долг и ношу за другого, когда тебе самому это не нужно? Что же ты за глупец, смертный?
В этот миг Кьюлаэра и в самом деле почувствовал себя глупцом.
— Я глупый человек, великий Аграпакс.
Одобрительный блеск появился в глазах кузнеца.
— Он учтиво разговаривает по крайней мере и, возможно, наделен зачатками мудрости. Чей же долг ты взял на себя?
— Од... одного короля, он живет в нескольких неделях пути отсюда, — сказал Кьюлаэра. — Его зовут Орамор.
— Орамор... Орамор... — Кузнец отвернулся, нахмурился, перекатывая имя, словно камешек во рту. — Не припомню. И все же не так много людей ко мне приходило, чтобы я их напрочь забыл. Что он мне обещал?
— Отдавать вам первый урожай его полей и пастбищ, о Кудесник.
— Зачем он обещал мне это?
— В качестве платы за неуязвимые доспехи, магическое оружие и знания о том, как ими правильно пользоваться, чтобы защитить свой народ от варваров и разбойников.
— А! Нагрудник, шлем и поножи из яркой бронзы с различными примесями! — Аграпакс кивнул. — Да, прекрасно помню. Но что-то он припозднился с первым урожаем, а? Это было, наверное, несколько лет назад.
— Не меньше двадцати, — сказал Кьюлаэра, голос которого ему самому показался тоненьким.
— Двадцать? Да, это не так уж много. Но первый урожай зерна и мясо не смог бы сохраниться так долго, верно?
— Верно. — И снова Кьюлаэре показалось, что он пищит, отвечая кузнецу-великану. — Он обменял его на золото.
— На золото! — прогремел Кудесник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123