, Внутри у него что-то оборвалось, и, отскочив в сторону, он дрожащими пальцами начал расстегивать пуговицы.. Сняв пиджак, он в нерешительности застыл с ним в руках, потом сделал жест, будто вешает его на спинку стула, и уронил на пол. Раздевался он старательно, но спеша, и, когда остался голым, взглянул Баничиу прямо в глаза. Сидевшие за столом давились от смеха. Особенно Пику, лицо его побагровело.
— Что вам еще угодно? — с усилием спросил Суслэнеску.
— Одевайся. Вот так штука. А я мог поклясться, что...
Никто больше не обращал внимания на Суслэнеску, пока он не взялся за ручку двери.
— Можешь сказать тем, кто тебя подослал, что нас не проведешь! — крикнул ему вслед Баничиу.
— Никто не посылал меня... Я сам...:
— Убирайся! — заревел Баничиу.
Сознание случившегося пришло к Суслэнеску позднее, когда он шел по какой-то улице, машинально передвигая ноги по начавшей твердеть грязи. Ему хотелось упасть на землю, колотить по ней руками и ногами и кричать, кричать, как ребенок.
Эмилия все говорила и говорила, и ее торопливая взволнованная речь казалась Суслэнеску достойной сочувствия, но найти с ней общий язык он теперь никак не мог.
— Вы не можете так сурово судить людей, познавшие последнюю степень унижения... — перебил он ее.
— Но кто же его унижал? Я всеми силами старалась сделать так, чтобы он чувствовал себя хорошо и не страдал из-за увечья. Почему вы улыбаетесь?
Суслэнеску потянулся через стол, взял руку Эмилии и прижался сухими губами к ее длинным, неожиданно мягким и гибким пальцам.
— Если бы я не был знаком с Джеордже, то, наверно, покончил бы сегодня счеты с жизнью. И хотя бы то, что он, сам того не желая, спас человеческую жизнь...
Суслэнеску умолк, не докончив мысль, но, заметив, что Эмилия смотрит на него со снисхождением и, как ему показалось, с долей иронии, он собрался с силами и снова заговорил:
— Госпожа, наступает эпоха, когда понятия добра и зла переворачиваются вверх дном, а вещи, которые казались нормальными в течение веков, становятся позорными. Или мы поймем это, или будем раздавлены и когда больше не сможем встать на ноги. Я понимаю, что это тяжело и гораздо легче говорить об этом.
— Но по какому праву он хочет разбазарить нажитое моим трудом? Разве он не видит, что мы стареем... Ведь у него уже седые виски, — добавила она изменившимся голосом. — Кому какое дело, что у нас есть земля? Скажите мне — кому до этого дело?
— Я не могу вам ответить...
— Вот видите!
Суслэнеску немного успокоился; сам того не замечая, он по-прежнему держал Эмилию за руку: ему нравилась эта красивая, здоровая, опрятная женщина.
— А если я вам скажу, что он мне изменяет с простой крестьянкой?
— Ах, госпожа Теодореску, это действительно ужасно! Суслэнеску быстро встал и поцеловал Эмилии руку
— Где я смогу найти Джеордже?
— Вероятно, торчит у этого механика Арделяну. А вам он для чего, если не секрет?
Суслэнеску вежливо поклонился.
— Я хочу вступить в коммунистическую партию, ответил он и вышел, прежде чем Эмилия успела что-ли сказать.
11
Суслэнеску застал их за обедом в маленькой комнатке с земляным полом. На столе лежали брынза, жареный цыпленок, возвышалась бутылка вина. В углу стояла высокая, как катафалк, деревянная кровать, покрытая зеленым шерстяным одеялом. Повсюду — прямо на полу, вдоль стен — были разложены книги.
— Я должен сообщить вам нечто очень важное, — заикаясь от волнения, начал Суслэнеску. — Они задумали устроить завтра большую манифестацию... решили совершить на вас нападение... Барон хочет привести из своего поместья пьяных горцев...
— Что вы говорите? —- удивился Арделяну. — Присаживайтесь к нам.
— Я умоляю поверить мне...
— Но откуда вы все это взяли? — спросил Джеордже.
Суслэнеску сел, взял сигарету из лежавшей на столе пачки и глубоко затянулся.
— Я присутствовал на совещании у барона, где они сговаривались обо всем этом, — четко ответил он.
Джеордже смерил его презрительным взглядом с головы до ног. В эту минуту Суслэнеску хотелось, как ребенку, обнять его, спрятать лицо у него на груди. Джеордже выглядел постаревшим, на висках серебрились нити седых волос, и Суслэнеску удивился, как он до сих пор не заметил их.
— А почему, собственно, вы решили сказать нам об этом? — недоверчиво спросил Арделяну.
— Потому, что понял... правда на вашей стороне, —^ С трудом произнес Суслэнеску, умоляюще глядя на Джеордже.
— И это неплохо, — кивнул головой механик, не скрывая недоверия.
Суслэнеску собрал все свои силы, чтобы как можно хладнокровнее рассказать обо всем, что произошло и усадьбе. «Мне верят», — с удовольствием подумал он наконец, глядя, как хмурится Арделяну. Закончив рассказ, Суслэнеску пододвинул к себе тарелку с цыпленком, отрезал кусок и стал есть с полным сознанием того, что он заслужил угощение и стесняться не стоит. От вина, предложенного ему Арделяну, он, однако, отказался.
Тем временем Джеордже внимательно следил за ним, и взгляд этих серых глаз, всегда казавшихся ему безразличными и холодными, смутил Суслэнеску. В нескольких словах он рассказал, как и за что был вышвырнут за во-: рота.
Джеордже промолчал, и Суслэнеску подумал, что не имеет никакого права обижаться на это молчание, в котором не было ни недоверия, ни удивления.
— Я стал теперь бездомным, — добавил Суслэнеску, пытаясь казаться непринужденным. — И от Кордиша меня выгнали. Джеордже, прошу вас, простите меня, — обратился он к Теодореску. — Вы знаете, как тяжело... возможно, я до сих пор не отдаю себе полностью отчета. В конце концов каждый из нас должен расплачиваться тем или иным способом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190