Здание, все окна которого были освещены, произвело на Суслэнеску сильное впечатление, и он почувствовал себя немаловажным участником сражения в защиту этой крепости.
Навстречу им вышел Пинця, церемонные поклоны которого относились главным образом к Суслэнеску, — видимо, его очки внушили ему почтение. Гости прошли через длинную анфиладу комнат, обставленных с поразительной безвкусицей, что в известной мере охладило энтузиазм Суслэнеску. Потом Пинця распахнул передними высокую дверь с чем-то вроде герба, и они увидели барона, сидевшего за письменным столом, заваленным бумагами. Старик был в черном рединготе и узком галстуке в кра^ пинку, высокий целлулоидный воротничок подпирал шею.
— Заходите, господа, заходите,— пригласил их барон, продолжая сидеть. — Спинанциу, друг мой, рассаживайте гостей. Вот люди, на которых мы можем опереться.
— Можете, вполне можете,— гаркнул Пику, который был уже навеселе. — Жизнь отдадим за ваше сиятельство.
Польщенный старик довольно засмеялся, но Суслэнеску заметил, что Пику многозначительно подмигнул Гэв-рилэ Урсу.
— Вы преподаватель истории, укрывшийся здесь от преследований анархических орд?— спросил Папп, протягивая Суслэнеску три сухих бледных пальца.— Насколько мне известно, вас включили в черный список и, кажется, даже избили на ярмарке. Почему же вы не пришли и не рассказали мне?
— О господин барон... Позвольте представиться: преподаватель Суслэнеску.
— Как вы сказали? — переспросил старик, приложив к уху руку.
— Суслэнеску.
— Ах вот как, не из Трансильвании. Понимаю. Садитесь, дорогие,— повторил барон, хотя все давно уже сидели.
Спинанциу тоскливо зевал и курил сигарету за сигаретой.
— Вот он, народ,— торжественно провозгласил барон, показывая на присутствующих. — А как себя чувствует твой гость? — обратился он к Клоамбешу. — Поладили?
— Пусть пошлет ему господь долгих дней... слава богу, ладим.
— Ну, а как на селе? Записываются мужики на землю?
— Одна рвань,— попытался успокоить барона Пику. — Лишь они одни.
— А сколько записалось?
— Да человек сто наберется, ваше сиятельство. Человек сто с небольшим,—сдавленным от волнения голосом ответил Кордиш.
Барон нахмурился, он был уверен, что в этом крае, где имя Паппа звучит как символ, крестьяне не осмелятся посягнуть на его землю и оставят коммунистов с носом. Чтобы скрыть смущение, он принялся перебирать лежавшую перед ним на столе кипу бумаг. Это был подробный проект автономии Трансильвании, над которым старик трудился всю жизнь и хотел оставить потомкам в виде своего политического завещания.
— Мы тут посоветовались со Спинанциу и решили, что самым подходящим в этих условиях будет устроить большую манифестацию в Лунке, чтобы объяснить крестьянам нашу политику и заклеймить подстрекателей. Аграрная реформа — вещь серьезная, и с ней нельзя шутить. В старом королевстве1, где много крупных поместий, еще куда ни шло. Но и там делать это надо другими методами, а не сбивать с толку народ и поощрять анархию. У нас же, в Трансильвании, где земельная реформа была проведена еще после той войны за счет враждебных нам венгров, любая попытка снова поставить этот вопрос — чистейшая демагогия и пооощряет подрывную работу деклассированных элементов, толкает их на путь насильственной экспроприации коммунистического типа.
— Вот спасибо, долгих вам лет жизни,— воскликнул Пику. — Какие слова! Да вы, ваше сиятельство, читаете наши мысли, как в книге.
Гэврилэ молчал, задумчиво разглядывая свои руки.
— А вы ничего не скажете? — обратился к нему барон. — Из предыдущих разговоров я понял, что вы один из самых влиятельных в Лунке людей.
— Бедность большая,— тихо сказал Гэврилэ. — Вот бедность и сбивает людей с толку. А голодный — что он разумеет? Ему есть хочется. Как же сказать ему: не ешь, ежели хочешь выполнять божьи заповеди. Прости меня господи, но никак ума не приложу, ничего не придумаю.
— А как до сих пор жили? — раздраженно воскликнул Кордиш. — Вы уж извините, ваше сиятельство. Вспомнили вдруг, что голодные. Теодореску их на это подбивает, и все тут. Вот каково мое мнение.
— А кто он такой? — поинтересовался барон, хотя давно все знал о Теодореску.
— Да тот самый — директор школы, коммунист. Доброволец... — зашептал Спинанциу, удивленный забывчивостью барона, с которым не раз говорил о Теодореску.
— Ах, он. Да... да. Ну, мы его поставим на свое место.
— К вашему сведению,— продолжал Спинанциу,— как я уже вам говорил, Теодореску пользуется большим влиянием...
1 Подразумевается Молдова и Мунтения.
Суслэнеску беспокойно ерзал на стуле. О каких страна ных, далеких от истины вещах говорят здесь. После всего сказанного Теодореску выглядел как единственный жи^ вой человек. Суслэнеску внимательно посмотрел в лицо Паппу — поймет ли барон, если он расскажет ему о гер^ цоге Энгиенском, таком хорошем, благородном и честном, но защищавшем обреченное на провал дело, и о том, что Наполеон — это гениальное чудовище — расстрелял его без суда, как собаку. Нет, это восстановит против него всех. Как сквозь туман, слушал Суслэнеску разговоры о поготовке манифестации. Какая нелепость! Суслэнеску старался вспомнить, с каким страхом и восхищением наблюдал он дерущуюся в слепом порыве толпу. Этой толпе нужна цель, а здесь несколько людей, сидя в креслах, стараются уподобиться друг другу, чтобы составить силу.
— ...манифестацию, которая привлечет на нашу сторону всех порядочных людей села.
— Не обессудьте, ваше сиятельство, я человек темный, необразованный,— вмешался Пику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190