Митру проворчал что-то себе под нос, не поднимаясь и даже не посмотрев на учителя.
— Я вступил в «Земледельческий фронт», — продолжал Кордиш с деланной веселостью. — Да, я туда записался. Непосредственно в уездном центре. Ты что, сердишься на меня? За что?
—- Слышь, Флорида, —- заговорил Митру. — Теперь только бы твой брат одолжил нам волов и плуг... Потом заплатим... Договоримся...
— Митру, ты что, не видишь господина учителя? — набравшись храбрости, прервала его Флорица.
— Не вижу, — спокойно ответил Митру. — Брат твой, конечно, человек не плохой, но с ним не все ладно, а вот что именно — понять не могу. Поговорить с ним придется, чтобы выяснить.
Кордиш вынул из кармана бутылку цуйки и протянул ее Митру. Лицо его выражало полнейшее недоумение. Учитель пожимал руки крестьянам, поздравлял и даже несколько раз прослезился, а этот Митру даже не хочет взглянуть на него. Кордишу стало не по себе.
— Что я тебе сделал? — растерянно пробормотал он.
— Ничего, Петре. Только вот что я тебе скажу — поплатишься ты за то, что не был заодно с селом в трудные дни, станешь пальцы кусать, да будет поздно. А теперь сделай доброе дело — оставь нас в покое. Нам с женой поговорить надо. Некогда нам было разговорами заниматься в последние дни, когда ты забыл село, своих родителей и своего брата, товарища Кулу.
Кордиш молча пошел прочь, но не к шоссе, где стоял Теодореску с толпой крестьян, а напрямик к роще. Он пересек выгон, поднялся на холм и медленно побрел к селу.
— Пойдем и мы, — предложила Флорица. — Пойдем скажем спасибо господину директору.
— Нет. В другой раз. Успеется. Пойдем разыщем Фэникэ, — сказал он странным, прерывающимся голосом и потянул ее за руку.
На краю поля Митру обернулся — его звал Битуша, сидевший неподалеку в компании двух других крестьян.
Митру только пожал плечами и быстро зашагал к зарослям акации. Дальше виднелись сады, а над ними красная крыша усадьбы Паппа. «И это заберем, — подумал Митру. — И чем скорей, тем лучше... Чем скорее...»
Сквозь зеленую чащу пролегала густо заросшая сорняком тропинка.
— Где же Фэникэ? — притихшим голосом спросила Флорица.
— Оставь его, пусть играет! — И без всякой связи добавил: — Теперь, слава богу, и мы заживем по-человечески.
С поля доносились приглушенные густой листвой голоса.
— Давай посидим. Я устал, — сказал Митру и почти насильно притянул Флорицу к себе на траву.
— Не надо... — зашептала она. — Не надо. Еще увидЯТ...
Митру засмеялся и обнял жену.
Флорица никогда еще не видела его таким. Митру словно подменили — взгляд светился по-новому, желанием и счастьем. Зеленым кружевом листвы распростерлось голубое небо. Флорица закрыла глаза.
Эмилия вынула из духовки противни с ореховым печеньем и маковыми рожками. Лицо ее раскраснелось от кары, слезы застилали глаза. Она приподняла крышку кастрюли, где тушился цыпленок, но никак не могла вспомнить, посолила ли она жаркое.
От тоски и горя хотелось закричать, спрятаться в спальне, задернуть занавески и как следует выплакаться в темноте. Джеордже тоже было тяжело — она понимала это, хотя он и старался всеми силами скрыть свои переживания. Эмилия слышала, как муж вздыхал и ворочался в постели всю ночь, но так и не нашла в себе сил подойти, положить голову ему на плечо и сказать нужные слова, чтобы успокоить.
— А она, наверно, красивая, — вдруг заговорила Анна. Старуха сидела на постели, свесив ноги. — Знаю, что хорошенькая... Голос как у птички.
- Замолчи, мама, ради бога, замолчи, или я швырну на пол всю посуду. Нашла чему радоваться.
— Ты что это, доченька? Или живот заболел? Дануц уже взрослый мужчина, а ты суешься в его дела. Не на тебе же ему жениться!
— Он еще ребенок.
— Какой там ребенок?/ Парню скоро восемнадцать. В мое время у таких парней дети были, один, а то и два.
— Оставь меня в покое с твоими временами, слышишь? Ты так и осталась темной крестьянкой, ни капельки не обтесалась, хотя и прожила с нами двадцать лет.
Старуха довольно захихикала.
— Избавил бог, дорогая Милли. Спасибо ему за это. А невестка какая из себя? Красивая?
— Оставь меня в покое. Замолчи и не приставай.
— Послушай-ка, — вдруг рассердилась старуха. — Будь повежливей, не то встану сейчас и так угощу, что зубов недосчитаешься. Как ты смеешь так разговаривать со мной? Когда мать спрашивает о чем-нибудь — изволь отвечать, а то я долго раздумывать не буду. Чай, не из милости кормишь. И работала я на вас, и пшеницу мою в закрома ссыпаете, а я даже не спрашиваю, что с ней делаете.
Старуха вдруг начала задыхаться. Испуганная Эмилия схватила ее за обе руки.
— Прости меня, мама. Успокойся, дорогая... Прошло немало времени, прежде чем Анна успокоилась. После того как Митру принес ее с поля домой, она проболела два дня. Вызванный к больной доктор Хэлмэджяну заявил, что старуха крепкая как бык, и дай бог другим такое железное здоровье, но из-за склероза должна избегать всяких волнений. Вероятно, Анна подслушала слова доктора, потому что обращалась с дочерью как настоящий тиран. С зятем она совсем не разговаривала. Еще вчера за обедом, когда Джеордже рассказывал о чем-то, Анна неожиданно спросила: — Слышь, Милли, а когда заявится обедать этот... как его там... муженек твой?
— Да я же здесь, мама... Разве не слышишь моего голоса?
— Негоже обедать без хозяина, — строго продолжала старуха. — Я так не привыкла...
— А где же Дануц с невестой? — вдруг удивилась Анна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190