Но почему ты стремишься стать прокурором для всех, кто оказывается рядом с тобой? Это очень легко и... скучно. Ну, подумай без злобы, какая девушка не мечтает о счастье. Разве это уже сделка с совестью? А сам ты разве не пробуешь иногда заглянуть в свое будущее?
— Какое заслужу, таким и будет.
— Ты сам себя боишься,— тихо произносит Кристина.
— Это что-то новое,— сардонически усмехается Андрюс.— Обдумаю на досуге.
— Приходи в гости, когда обдумаешь.
— Не приду. Это уж точно.
Кристина сдерживает вздох разочарования и озирается. Ее подруги давно скрылись за углом.
— Есть кому навестить...
В тот же миг Андрюс чуть ли не до локтей сует руки в карманы куртки, чтобы нечем было закрывать вспыхнувшие от стыда уши. Соляной столб остался от лорда Байрона!
— Алексас...— усмехается Кристина.— Элегантная пара... все так говорят.
— Красивая картинка.
— А может — два манекена?
Они проходят мимо массивного здания Центрального телеграфа, с его фасада рабочие на канатах опускают вниз огромный портрет человека, чьи трудно запоминающиеся километровые речи приходилось, как попугаям, повторять на семинарах. «Берегись!»—слышит Андрюс окрик, сопровождаемый крепким словцом. Кристина вздрагивает и с неожиданной силой вталкивает Андрюса в вестибюль телеграфа.
— Чего лезешь... под такие брови?— часто дышит она, все еще сжимая его руку выше локтя.— Жаль было бы твоей головушки.
В вестибюле пусто, прохладный полумрак. Слова Кристины глухо звучат, унося с собой нежное и провидческое сочувствие, предназначенное им обоим. Андрюс осторожно разжимает ее пальцы, держит их в ладонях, словно удивляясь, почему и когда эти руки научились быть такими ласковыми.
— И кого-то ведь они ласкают,— пытается шутить Андрюс.
Он легонько подбрасывает ее руки вверх, и они падают, как два больших, вдруг ставших ненужными крыла.
— Или спасают чью-то глупую голову,— шепчет Кристина.
Андрюс смеется, ощутив вдруг смертельную усталость; смех его пустой, совсем не к месту, но остановиться он не может.
— Спасибо. И позволь мне уйти. Прости, Кристина... Ты просто фатальное существо... Только не обижайся, прошу тебя... Мне необходимо расслабиться. Слишком много слов за день. Смыть их надо, прополоскать черепок...
— Пить пойдешь?— Глаза Кристины стекленеют.
— Пойду на вокзал смотреть на поезда. Побуду один.
В общежитие Андрюс возвращается поздно ночью.
Зажигает свет в комнате, разглядывает спящего Алексаса. Лицо младенчески невинное, и отдыхает он по всем правилам — на спине, руки вытянуты по бокам.
Андрюс открывает фрамугу пошире, бухается на свою кровать и закуривает, не сводя глаз с Алексаса. У того вздрагивают сомкнутые ресницы, он бодро открывает глаза.
— Где мотался? — спрашивает недовольно, несколько раз с отвращением втягивая ноздрями воздух.— Опрокидывать учишься?
Андрюса бесит сочувствие, прозвучавшее в его голосе.
— Спи, вундеркинд. Фрамуга открыта, и наша привилегированная площадь скоро проветрится.
— Лучше учись сдерживать эмоции.— Алексас закладывает руки под голову.— Не научишься — быстро сдашь.
— Конечно, конечно. Ты же кадровый вундеркинд, воплощение справедливости, краеугольный камень, знаменосец и барабанщик. Но с тобой я никогда не стал бы пить. Лучше уж на вокзале с простыми чернорабочими. И какой черт свел нас в одном гнезде?!
— Не пори горячку, Андрюс. Понимаю, тебе неловко за выпад на бюро, когда обсуждали того бедолагу...
— Заткнись, черт тебя побери! Уже теперь делишь ровесников на плебеев и тех, кому надо задницу лизать! Уже теперь вполне готов с важным видом портить воздух в уютном кабинете и распоряжаться чужими судьбами. Ответить, за какие такие заслуги у нас комната на двоих, а другие теснятся?.. За то, что мы — члены бюро? За то, что изображаем из себя достойных продолжателей великих дел наших отцов и дедов, а те, в свою очередь, ликуют, что вырастили достойную смену?
— Нам доверяют, и мы должны заботиться о чистоте идей.
— Значит, должны? И нас за это должны соответственно вознаграждать? Тебе, Алексас, наверняка уже снится автомобиль с личным шофером и славная охота в каком-нибудь заповеднике.
— Мне тебя искренне жаль.— Алексас упорно смотрит в потолок.— Ошиблись мы. Оказывается, твое политическое мужание застряло где-то на полдороге. Временные конъюнктурные тени застят тебе суть
дела. А ведь кому-то придется заниматься руководящей работой.
— Откуда у тебя эта идиотская вера в свою исключительность? Родители, школа в башку вбили? Или желание взять реванш за нужду в детстве, когда завидовал красующимся в машинах начальничкам своего занюханного городишка? И уже тогда начал сыпать казенные фразы, как штамповочный аппарат — гвозди: «усилить внимание», «поднять сознательность», «добиваться ощутимых результатов»... И, по правде говоря, кое-чего уже достиг, вот хотя бы этой комнаты на двоих...
— Не издевайся, Андрюс. Я убежден, что каждое новое поколение превосходит предыдущее.
— Врешь, даже когда мы только вдвоем. А ведь когда-нибудь придется очухаться. Нам всем. К сожалению, мы уже не будем тогда молоды. А молодости не смогут компенсировать ни персональные машины, ни спецсанатории, ни охотничьи трофеи. Кто-то назовет нас поколением, достойным сожаления. Потому что и сами лгали, и других лгать учили.
— Вероятно, я должен был бы предать гласности твои взгляды, но не сделаю этого. Или реальная жизнь закалит тебя как борца, или... сам скатишься в болото абстрактного гуманизма.
— Научишься ли ты когда-нибудь, сукин сын, говорить по-человечески?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31