В последний раз наговорил мне гадостей, дескать, незачем нам садиться за общий стол, это, мол, фарс, комедия... А здоровье по-прежнему. Ни лучше, ни хуже.
Мать поспешно вытаскивает носовой платок, зажимает рот и несколько раз глухо покашливает.
— Привязалось что-то,— говорит сердито.— Ты смотри остерегайся.
— Еще не прошло?— не на шутку озабочен Андрюс.— Это твое хроническое воспаление?..
— То уходит, то приходит,— пытается шутить мать.— Температуры нет, не бросать же из-за этого работу.
В кафе набивается народ, мелькает несколько знакомых преподавателей, забежавших выпить чашечку кофе. «Привет, Андрюс»,— бросает ему чистым приятным голосом светловолосая девушка, проходя мимо. «Погоди, Кристина,— вскакивает Андрюс.— Предупреди старосту, что ко мне мать приехала. Сегодня прогуляю». Девушка сдержанно кивает его матери и спешит к буфетной стойке.
— С нашего курса,— равнодушно объясняет Андрюс и сразу же продолжает прерванный разговор: — Обязательно покажись врачу! Обязательно! Думаешь, если в аптеке работаешь, то...
— Говоришь, как отец,— покачивает мать головой.— Покажись, покажись... Симпатичная девушка. И имя мне нравится.
Андрюс пожимает плечами:
— Ничего особенного. Нормальная.
— А ты возьми да и привези ее на Новый год. И мне веселее будет. Кто знает... ты ведь уже на четвертом
курсе.— Мать изучающе заглядывает Андрюсу в глаза.
— Ничего не выйдет, мама,— иронически усмехается он,— у нее уже есть сердечный друг, почти, можно сказать, жених. Все они быстрые...
— Нелегко тебе.— Мать крепко сплетает пальцы, словно берет на себя какую-то вину. Сидит она прямо, лицо снова строгое, гордое. Теперь Андрюс пытается сообразить, какие замыслы в отношении него вынашивает мать. И ему приходит в голову, что если поглубже разобраться, то, скорее всего, никаких, лишь выстраданное желание, чтобы он был счастливее ее.
Андрюс тайком бросает взгляд на морщинки у материнских глаз, думает о том, что лицо человека может быть таким же натруженным, как и руки. Мысленно пробегает те времена, когда еще жил дома, но ему никак не удается припомнить хотя бы минутку, когда мать была бы по-настоящему счастлива. Всегда в делах, тихо и терпеливо погруженная в домашние заботы, чтобы поменьше осталось их на долю еще двух людей, живущих под той же крышей. «А может, мы просто не умеем ничему радоваться или стесняемся такого чувства?» — с досадой думает Андрюс и тут же слышит за спиной заливистый смех Кристины.
— Отец очень гордится,— словно отвечая его мыслям, тихо говорит мать,— что тебя выбрали в комитет комсомола. Говорит — теперь выбьешься в люди.
Ни одна власть не удовлетворяла отца вполне, а иногда он имел и неприятности из-за своего длинного языка. Однако хотел, чтобы Андрюс не повторял его ошибок, пытался внушить сыну твердость убеждений. Вещал до ужаса казенными фразами, и Андрюс не мог понять, что это происходит с отцом: потерял ли он здравый рассудок, пропагандируя кукурузный энтузиазм, или просто опасается, что у сына та же самая кровь и она может таить в себе демона анархии, которому следует «вовремя преградить путь»... Когда отец говорил такое, в его глазах вспыхивал страх скверного актера: как бы не обнаружилась фальшь его слов, речь становилась высокопарной, тон поднимался почти до крика, и заканчивал он подчеркнуто твердым «вот так-то!».
Далекий, туманный образ отца, непроизвольно вызванный словами матери, пронзает Андрюса, и у него возникает неожиданная мысль: отец считает себя
неудачником, не сумевшим ничего добиться в жизни.
— Чему тут радоваться,— едва слышно бормочет Андрюс, однако, увидев растерянное лицо матери, поправляется:— Много времени отнимает...
В беззаботном студенческом гаме Андрюсу вдруг мерещатся пронзительные, акварельной голубизны глаза, словно уже успевшие пережить будущее.
Звенит тревожный сигнал: если не скажешь теперь, то не скажешь никогда, навеки похоронишь в себе и прикинешься не видящим едва заметной, но уже пугающей трещины у самых твоих босых ног. Будешь торчать словно на льдине, стиснув зубы, и вяло дивиться, как широко может разойтись эта трещина, ведь пока, стоит только захотеть, можно перепрыгнуть через нее... Ничего ты не расскажешь, даже заранее предчувствуя беду, потому что мать все равно не поверит, успокоит, мол, берешь на себя чужие грехи, а сама огорчится и постарается увезти с собой часть его забот.
Эти глаза запомнились сразу, как только на заседании бюро появился коренастый парень с падающим на лоб соломенным чубом, в коротковатом замызганном пиджачке и дешевых стоптанных башмаках. Он присел на специально для него поставленный стул, уложил тяжелые красные руки с набухшими венами на колени и с любопытством, несколько удивленный оказываемым ему вниманием, обвел взглядом членов бюро. По его виду нетрудно было заключить: догадывается, что ему предстоит сейчас выслушать непонятную, нудную лекцию.
Андрюса раздражает безропотность парня, мешает внимательно вникнуть, в чем же обвиняет его секретарь факультетского бюро. Сосредоточиться Андрюсу удается лишь после длинной паузы, когда Великий Аскет чрезвычайно значительным, натренированным голосом заключает:
— Предупреждаю, товарищи, вопрос очень деликатный.
Деликатный? Андрюс морщит лоб и вопросительно вскидывает глаза на своего однокурсника Алексаса. Тот сидит, небрежно скрестив на груди руки, его красивое, даже немножко кукольное лицо серьезно и одновременно равнодушно. Встретив взгляд Андрюса,
Алексас едва заметно пожимает плечами, прикрывает рукой зевок, бросает взгляд на наручные часы (ранний профессионализм!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31