сдается, что совершенно растерялась и, как за соломинку, хватается за эти женские вещицы.
— А-а,— машет рукой Андрюс и недовольно хмурится.— Надо же на что-то жить.
— Жить? — испуганно выдыхает Кристина минутку смотрит на него, медленно распрямляющего спину.
Андрюс неловко улыбается, он смущен, видя боль в ее серо-зеленых глазах, скребет ногтями небритый подбородок.
— Да, Криста, наверно, ты была права — я вырос будто в теплице. Помнишь? А теперь это тепличное растение стремится уяснить себе, что такое настоящая жизнь.
— Вероятно, это очень интересно,— тихо говорит Кристина.— Ну а все, что было перед этим?..
Если «было», значит, прошло. Прошлое. Андрюс вдруг чувствует, как становится шершавой и натягивается, словно пергамент барабана, кожа на лице. Где- то треснули скорлупки ореха — в них было прошлое, морщинистое, как человеческий мозг, распахнулись
крышки потертых чемоданов и стеклянные окна теплиц — там было прошлое, раскрылись обложки старых альбомов, дневников — и в них тоже было прошлое.
— Нет, никакого прошлого не бывает.— Андрюсу страшно хочется закурить, но тут не курят.— Все происходит только теперь. Происходит или не происходит.
Кристина отхлебывает из граненого стакана глоточек какого-то слабенького винца, будто боится потерять силы.
-— Нарочно не побрился, отправляясь на свидание? — Хочет произнести это со снисходительной иронией, но не выдерживает, закрывает лицо руками. Кончики пальцев зажимают глаза, она изо всех сил сдерживает слезы и, чтобы не привлекать ничьего внимания, старается бесшумно втянуть воздух.
Ты делаешь большую ошибку, сочувственно думает Андрюс, лучше бы постаралась остаться в моей памяти бодрой и уверенной в себе. Со смелой улыбкой. Наконец Кристина успокаивается, прижимает к влажным векам носовой платок. От усилий совладать с собой она, кажется, смертельно устала.
Андрюс наблюдает за ней, и Кристина щурится, будто от резкого электрического света, теперь в ее глазах застыл ужас.
Вдруг он ощущает горячий толчок в сердце, словно сделал большой глоток водки. На мгновение перед ним вспыхивает вся банальность ситуации, его охватывает стыд, ему становится досадно и больно, он даже испытывает брезгливое чувство к самому себе и ощущает неприязнь к сидящей перед ним девушке.
Немножко устала, думает Андрюс, но чувствует она теперь глубже и мучительнее, ведь живет в одиночестве. И все-таки осталась трезвой и простой, такой же, какой была,— воплощением той простоты, которой я так жаждал. Только сам я стал другим, теперь всегда буду избегать подобных людей. Неосторожным я был, не подготовил себе никакого укрытия, никакого уголка, где мог бы, непонятый, спрятаться, а от ее готовности жертвовать собою меня просто трясет, затягивает в холодную топь. Пусть возвращается в эту свою Гусляву и будет кому-то хорошей женой.
— Для кого-нибудь ты станешь прекрасной женой,— говорит Андрюс, подперев голову. Курить уже не хочется. И никаких слов больше не надо, они всегда лживо сопровождали сам тайные его предчувствия, выстраивались в формулы, определения и неизбежные оценки. Месиво абсурдов! Ведь достаточно было вслушаться сердцем в наивную, радостную мелодию, не делая идиотских практических выводов...
Кристина замирает, рот ее полуоткрыт, застыла поднятая, чтобы удержать Андрюса, рука. Ему кажется, что у нее сейчас снова брызнут слезы, но она сидит неподвижно, похожая теперь на наплакавшегося ребенка, который не может прийти в себя.
— Я должен быть один,— хрипло вырывается у Андрюса.— Абсолютно один. И не надо меня ждать. Уезжай и начни новую жизнь...
«Новую жизнь, новую жизнь!—Андрюсу кажется, что эти слова хохотом отскакивают от потолка кафе.— Господи, какие же позорные банальности я несу!»
— Не могу и не хочу ничего объяснять.— Он снимает руки со стола, и тело, лишенное опоры, словно переламывается на стуле.— А слезы... Слезы высыхают...
— Да, слезы высыхают,— едва слышно соглашается Кристина.— А что же остается?
— Остается соль, разъедающая сердце,— мрачно отвечает Андрюс и думает о захолустных городишках с башенками деревянных костелов, на которые наколото незнакомое ему пространство. Он тянется к этому несколько пугающему его пространству, где он всегда пребудет свободным, не приручая ни рук других женщин, ни открывающихся ему чудесных пейзажей...
— Разрешите к вам подсесть? — услышал Андрюс над головой чей-то голос.
Поднял глаза. Это лицо он где-то уже видел. Тут десятки таких полузнакомых лиц...
— Нельзя, старик,— воспротивился Дайнюс.— Бери стул и ступай себе.
— Кристина... вышла замуж? — спросил Андрюс, когда они снова остались вдвоем.
— Насколько мне известно — нет. Но Алексас женился. И девица не какая-нибудь там, а чья-то дочка, кого-то из Совмина.
— А-а... Этот не промахнется,— кривит губы Андрюс.— Давай лучше не говорить о нем, может стошнить.
— А он частенько о тебе поминает. Следит за твоими публикациями.
— Этого еще не хватало!
— Даже гордится тобою. Говорит: моя школа.
— Послушай, Дайнюс: ты или дурак, или свинья!
— Говорю, как есть. Знать это тебе не помешает.
— Его школа?.. Ну и скотина! — Андрюс сжал кулаки, яростно повел головой, ругаясь вполголоса, потом презрительно хохотнул: — Как тебе это нравится, а?
— На твоем месте я не отказывался бы от знакомства...
— Да идите вы все к чертям собачьим со своими знакомствами! — Андрюс даже стукнул кулаком по столу.— Никогда и никого ни о чем не просил и просить не буду!
— А для меня мог бы попросить? — Дайнюс навалился на стол, бросил взгляд исподлобья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31