): сегодня уже третье персональное дело.
— Я сказал бы, вопрос не вполне обычный.— Великий Аскет сжимает и разжимает кулаки на красной скатерти. Из угла поднимается облачко табачного дыма, и толстая Милда, осторожно поддерживая рукой тяжелую косу, встает, чтобы открыть фрамугу.
— Товарищ Адомайтис,— голос Великого Аскета вдруг становится звонким, в нем даже слышны интимные нотки,— у нас есть сигналы, что в последнее время ваше поведение вошло в противоречие с моралью советского студента и комсомольца. Конкретно,— он обводит взглядом собравшихся,— мы имеем в виду рапорты дежурных по общежитию, которые, полагаю, нет надобности здесь зачитывать, так как члены бюро уже ознакомились с материалами.
— Зачем же утруждаться? — бойко стрельнул глазами обвиняемый.
— Нам было бы гораздо приятнее,— продолжает секретарь,— пригласив вас на бюро, побеседовать по вопросам другого рода, однако приходится считаться с фактами, которые вынуждают нас обратить сегодня внимание на ваш моральный облик. Широко известно, что ваша дружба с третьекурсницей истфака Вандой Лукшите перешла те границы, когда это могло оставаться только вашим личным делом. Поскольку вы являетесь членом определенного коллектива, вам следует считаться с этическими нормами этого коллектива.
Андрюс обводит взглядом членов бюро, сидящих у стола, и видит, как с их лиц сходит усталость, а в глазах вспыхивает оживление.
— Стал известен и тот факт, что в последнее время вы, товарищ Адомайтис, живете с Вандой Лукшите почти что супружеской жизнью, то есть как муж с женой. Ваш пример может оказать дурное влияние, особенно на студентов младших курсов.
Светловолосый парень прихватывает руками сиденье стула, громко откашливается и отрывает ясные глаза от пола.
— Кто это вам сказал?
Вопрос почти идиотский, потому что всем ясно: кто- то не сказал, а написал. Великий Аскет выразительно смотрит на Алексаса, и его губы кривятся в иронической усмешке.
— Источников хватает.— Кончиками пальцев Алек- сас поглаживает исписанный листок бумаги.— Вот показания дежурных. Но, может, вы сами объясните бюро, что делали ночью в прошлое воскресенье в сто семнадцатой комнате?
— Ничего,— бросает Адомайтис и прячет покрасневшее лицо в широкие ладони.
Слышится тихий смешок, перед глазами Андрюса плывут физиономии присутствующих, сливаются в мутную полосу. Он трет виски костяшками пальцев, глаза выхватывают профессиональную, все понимающую ухмылку Алексаса, хихикает в кулак и толстая Милда.
— Мы хотели быть деликатными,— цедит Великий Аскет, словно не спеша наматывает нитку на палец,— и не пригласили сюда вашу подругу Ванду Лукшите, рассчитывая ограничиться беседой с вами. Однако, видимо...
В этот момент Андрюс ловит себя на том, что непроизвольно поднимается, опираясь руками о край стола.
— Я протестую! — тяжелым, еле ворочающимся языком выталкивает он в полукруг внезапно застывших лиц.— Никто не давал нам права унижать человеческое достоинство. Никто не давал!
Акварельные глаза Адомайтиса сверкнули благодарно, даже весело, но подозрительность из них не исчезла. Великий Аскет тоже вскакивает, но Андрюс просто не видит его: будто на праздничной демонстрации кто-то несет у него перед глазами портрет отца. «С ума сошел! — трагически шепчут йосцневшие от страха губы старого интеллигента.— Ты закрываешь перед собой все дороги в будущее».— «Хватит с меня твоих поучений,— мысленно огрызается Андрюс.— Сыт по горло!» — «От такого геройства ничего хорошего не будет, тебе не шестнадцать...»—«Какой я там герой,— снова возражает про себя Андрюс,— даже с такими не могу сладить».— «<Зио 115?» — дрожит голос отца.— Ты разбил мои надежды. Посмотри, посмотри на меня, я уже одной ногой в могиле, а у тебя никакой ответственности ни за себя самого, ни за близких...» — «Так что, может, мне еще извиниться, черт побери?!» — «Да, сын, и немедленно. Покорность ломает мечи...»
— Еще раз повторяю: вы ничего не поняли, товарищ Барейшис!
— Действительно... может, мне показалось... может, не в той форме... прошу прощения...— Андрюс прикрывает рукой лоб, чтобы не видеть удивленных и насмешливых голубых глаз Адомайтиса.
Толстая Милда, кажется, дождалась наконец желанной минуты: утыкается лицом в локоть на столе. Сможет, вернувшись в общежитие, рассказывать подружкам: «Уж я ревела, так ревела»
— Успокойся, Андрюс, все мы переутомлены.— Эти слова Алексаса предназначены не только ему, их должен услышать и Великий Аскет.
И он слышит.
— По правде сказать, товарищи, некоторые наши формулировки действительно приобретают оттенок неуместной пикантности. Однако факт остается фактом. Что вы можете ответить бюро, товарищ Адомайтис?
— А что бы вы хотели услышать? — неожиданно парирует обвиняемый.— Что я больше не буду ходить в ту комнату? Буду, и еще как... Или что женюсь на ней? Да, женюсь, если это вам интересно. Все.
— За грубое нарушение установленного порядка вас следовало бы выселить из общежития.— В хорошо натренированном голосе секретаря нотки неуверенности.— Однако, принимая во внимание ваши серьезные намерения, полагаю, достаточно будет ограничиться выговором. Каким будет мнение товарищей?
— Достаточно... конечно, без занесения... давайте кончать...— шелестят голоса.
— Кто за это предложение, прошу голосовать.
Встретив испытующий взгляд Великого Аскета,
Андрюс выбрасывает руку вверх.
В раздевалке его задерживает Алексас, в его глазах уже нет расположенности, голос сухой, иронически соболезнующий:
— На такой работенке могут встретиться проблемы и посложнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31