— Ну и пусть посылают, и ты пошли их куда следует. Не имели права удостоверение у тебя отбирать!
- Что мы об их правах знаем? Нет, дело дрянь, и все. Вот и хожу в подвешенном состоянии.
— И дурак. Не там ходишь, где надо. Да что мы с тобой болтаем, как старые бабы! Давай скорее к шефу, снимет трубку, и делу конец! — Андрюс рассмеялся, довольный, что так легко нашел выход.— Только вот пивом от нас несет.
Дайнюс сидел повесив голову, опустив глаза.
— Был я вчера у него...
— И что же?
— Поговорим, мол, когда пришлют.
— Ну да? Не верю...— промямлил Андрюс и, скрывая растерянность, плеснул в стаканы пива.— Может, ты объяснить не сумел?
— Неперспективным он меня считает. А тут повод распрощаться.
-— А чтоб тебя!.. Ведь ты, а не кто другой спортивную информацию у нас человеческой сделал. Половина читателей только из-за спортивной хроники и покупает-то нашу газету.
— И дальше станут покупать. Вагон на рельсах, теперь все равно будет катиться, пусть и со скрипом. Шеф это прекрасно понимает.
— Но зачем ему нужна твоя голова?
— Не голова, а место. В этом году какой-то его дальний родственник, полный баран, журналистику кончает. Куда его? Конечно — в отдел спорта!
— Нокаутировал ты меня, Дайнюс,— обескуражено пробормотал Андрюс. Он словно очнулся от одури, мучившей его весь день, и только теперь стал соображать, что в каждом слове Дайнюса — правда.
— Что ты понимаешь в жизни? Ты же баловень судьбы! — с горечью воскликнул вдруг Дайнюс.
Они долго молчали, не глядя друг на друга. Хлопала то и дело открываемая и снова затворяемая дверь, снаружи врывался в шашлычную горько-сладкий запах первой листвы, заглушая даже смрад от сигарет и пива. И Андрюсу не хотелось верить, что сейчас, когда так упоительно проснулась природа, кому-то может грозить беда.
— Хочешь, я сам переговорю с шефом? — не особенно твердо предложил он.
— Не вижу смысла,— буркнул свою любимую фразочку Дайнюс.— Хоть он и покровительствует тебе — не уступит. Изречет отечески что-нибудь о высоких материях, надо, мол, беречь и ценить звание и честь советского журналиста, и останется тебе только согласиться, потому что по существу он будет прав.
— Да,— вздохнул Андрюс.— По существу прав.
— Ты еще помнишь Алексаса? — спросил вдруг Дайнюс.— Вы с ним вместе в факультетском комитете комсомола были. И вроде бы вместе за одной такой Кристиной ухаживали...
Внимание, Барейшис, напряги-ка память и попытайся вылепить облик Кристины, нечего притворяться, что плохо помнишь, слишком мало времени минуло, чтобы не помнить. Ах, не знаешь, с чего начать? Скажем, русоволосая, нет, такое словечко ничего не нарисует, надо рисовать терпеливо и сосредоточенно. Волосы у Кристины медового цвета, густые, они скользят в твоих пальцах, глаза — серовато-зеленые, у мха бывает такой оттенок, лицо спокойное, никогда не стремившееся нравиться во что бы то ни стало, чистая, здоровая кожа, именно здоровая,— словом, такое лицо, в которое надо вглядеться, чтобы ошеломленно ощутить, как изнутри струится сдержанное тепло.
А что помнят руки? Гибкую и крепкую талию, которую она почему-то скрывала под свободными кофточками или широкими, падающими на бедра свитерами. В общем, если ты готов неотрывно смотреть в лицо женщине... ненасытно слушать ее голос... тогда все, конец! Смотреть и слушать. Но ведь спрашивал же ты себя, могла ли бы она отдаться безумной страсти, пытался же представить ее в постели. Только ничего путного из этих попыток не выходило: что-то не связывалось, не выстраивалось в цельный образ, и ты безнадежно думал, что, и народив кучу детишек, она продолжала бы смотреть на мир полными чистоты глазами, и чистота эта стала бы пугать, злить, сделалась бы невыносимой для каждого, кто хоть единожды предал или извалялся в грязи. Только едва ли суждено ей встретить подобного себе, она будет мучить всякого, кто окажется рядом, кто попытается подчинить ее, попрать, а потом, намучившись, удрать прочь, как пес, высунув язык, а возвратившись, увидит те же самые, чистые, источающие свет неведомых глубин глаза. А ведь простенькая провинциалочка, ругался ты мысленно, из невзрачного городишка (похожего, быть может, на тот, где ты только что был), так откуда же у нее эта нетронутая цельность, и походка, и пологие плечи, и плавные жесты, и голос, ничего заемного, ничего подражательного? Знала ли об этом она сама? Наверно, чувствовала. Но разве дерево знает, какое оно?
— Честно говоря, я уже давно не интересуюсь этими людьми,— через силу, сухо и официально процедил Андрюс.— Думаю, и они меня забыли.
— Мир тесен. Да и всего лишь два года прошло, как
нас распределили. Фактически Алексас вот уже целый месяц — наше начальство.— Дайнюс равнодушно сковыривал мизинцем с губы табачные крошки, словно не придавал значения своим словам.
— Ничего не знаю об этом. Может, кому и начальство, только не мне. Прости, пожалуйста.
— Не ершись, старик. Алексас работает сейчас в отделе пропаганды. И отвечает за периодическую печать. Так что он начальство и тебе и мне. И нашему шефу.
Андрюс зажег спичку, поднес ее к ладони, Дайнюс сильно дунул, сразу же погасив.
— Ты что, от пива одурел?
— Не от пива. Просто хотел проверить, не сон ли все это. Какой путаный вечер новостей ты мне устроил. Алексас... Я-то был уверен, что наши пути никогда больше не пересекутся.
— Еще не пересеклись,— вдруг опустил глаза Дайнюс.
Андрюс резко откинулся на спинку стула, постепенно начиная понимать, чего ждет от него приятель.
— Это я,— тихо говорит Андрюс, прижавшись лбом к двери, за которой слышно частое дыхание Кристины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31