— Неисправим! — слегка притянув Андрюса к себе, шепнул Алексас.
— Ты тоже.
На улице было душно, чиновный люд плотными группками тянулся обедать, но есть Андрюсу не хотелось, он тревожно задумался о грядущем лете, об отпускной скуке, повторяющейся из года в год. И вдруг улыбнулся — не будет никакой скуки! «Не говори никому «да»,— робко попросил он Кристину, прощаясь ранним утром.— Мы должны быть вместе».— «А если ты снова исчезнешь на два года?» — засмеялась Кристина и крепко поцеловала его в губы. «Не шути, Кристина. Это лето будет нашим».
Медленно шагая по улице, Андрюс уже не ощущал той смертельной усталости, когда, кажется, человек может заснуть на ходу. Все возрастающее нервное напряжение гнало его вперед, как заводную куклу. Давило виски от разговора с Алексасом, да еще бессонная ночь с Кристиной... Они желали друг друга, но сдерживали себя, прикидываясь спящими и вздрагивая от каждого нечаянного прикосновения.
В редакции пусто. Все обедают или пьют кофе. Андрюс уселся за корректуру. «С большим подъемом...»— пусть себе, подумал безучастно, не станем снижать подъема. «Комсомольская организация завода внесла весомый вклад...» — и пусть вносит, когда-нибудь просто работать придется. Подивился своему равнодушию к невыносимым штампам, словно был в редакции случайным гостем. Вычитал гранки, под
писал, снес в кабинет к главному, аккуратненько пристроил посередине стола — на неделю небось теперь хватит... В спортивном отделе тоже никого. А нужно дождаться Дайнюса, поэтому, вернувшись к себе, он уложил на письменный стол свернутую куртку, уткнулся в нее лбом, намереваясь вздремнуть,— ему было плевать, кто и что может заподозрить, заглянув невзначай.
...Ты мой прозрачный родник, Кристина, думай обо мне, все время думай, и я буду тверд...
Разбудил телефонный звонок. Андрюс даже обрадовался — наверно, Дайнюс, не придется торчать здесь до конца рабочего дня, можно будет смыться и нормально выспаться.
— Наконец-то догадался,— заспанно буркнул он, снимая трубку.
— Я с самого утра звоню,— послышался голос Римы.
— А-а... это ты... Гости уже разошлись? А твой сенбернар тоже был? — Андрюс заговорил язвительно, огорченный тем, что это не Дайнюс. Сенбернаром он называл Риминого сослуживца, могучего приземистого мужчину с пышными бакенбардами, который обычно за целый вечер не произносил ни слова, однако не спускал с Римы печальных, по-собачьи преданных глаз.
— Вчера вечером принесли телеграмму... А ты пропал.
— И кто же меня поздравляет? — хрипло рассмеялся Андрюс.
— Телеграмма от отца...
— Невероятно. Неужели собирается навестить?
— Наоборот. Просит срочно приехать. У тебя есть деньги?
— Немножко есть. Рублей пятнадцать.
— Мало. Может не хватить.
— Кончай волынку! Ради бога, что в телеграмме? Прочти.
— Не могу... Все равно придешь за сберкнижкой и прочитаешь.
— Рима! Я прошу, требую — прочти текст телеграммы!
— Подожди, успокоюсь малость... Текст такой: срочно приезжай, мать при смерти, отец. Поспеши, Андрюс, я полдня не могла тебя найти!..
Когда же я высплюсь, удивляясь своей апатии, подумал Андрюс, положив трубку. Так и с ума сойти недолго. Начало четвертого. Пока переоденусь, сниму деньги с книжки... Отец, скорее всего, преувеличивает, он вообще склонен драматизировать события... Весна для сердечников опасна, а мать на сердце никогда не жаловалась... Какая-нибудь авария в аптеке? Это уж совсем ерунда. А может, попытка самоубийства после очередного скандала с отцом? Или от разочарования в жизни? Полный абсурд, так опозорить семью мать себе никогда бы не позволила.
Задел глазами скомканную куртку, валяющуюся на столе, и вдруг перепугался. Так, на этот раз все так! Бешено забилось сердце, и непонятная сила снова швырнула его в кресло. Подняв глаза, он увидел стоящего перед ним Дайнюса, пошевелил губами:
— Поймай такси... расскажу потом...
Вечером Андрюса с отцом в больницу уже не пустили, поздно. Больная уснула. Дежурная сестра велела прийти с самого утра.
Когда они сидели в накуренной до синевы кухне, отец уже который раз подряд, словно стараясь выгрести из памяти упущенные, однако чрезвычайно важные детали, снова и снова рассказывал, как все было.
—...до сих пор не могу поверить,— говорил он глухим, прокуренным голосом, худые пальцы мяли изборожденные синими прожилками щеки.— В воскресенье, около четырех дня, началось... Возвращаемся вдвоем с базара, за овощами ходили, Регина вдруг закашлялась. Покашливала-то она и раньше, но тут будто подавилась чем. Отняла от губ носовой платок, вижу — в розовых пятнах, как от губной помады... «Чего уставился?» — спрашивает, да так сердито, знаешь, как привыкла со мной говорить. Молчу, иду рядом. А у нее снова приступ, сдерживается, тужится, но остановиться не может. И вдруг... вдруг как хлынет...
Андрюс молчал, очень точно представляя себе эту сцену, но не считал себя вправе просить отца обходиться без физиологических подробностей, которые вызывали у него ужас.
— Понимаешь, прямо на белую кофточку... Покачнулась, я бросился, чтобы поддержать, но она оттолкнула меня и глазами указала, чтобы ловил машину. Как назло, воскресенье, машин не видать или заняты, и знаешь, Андрюс,— отец тайком утер слезы,— глаза у Регины такие страшные, такая в них ненависть ко мне... Стоит, ухватившись за дерево, а глаза, глаза... Затормозил какой-то добрый человек собственную машину, и отвезли мы ее. В приемном покое немножко отошла, прогнала меня домой.
— Ну, а дальше, дальше! Сказали хоть, что у матери?
— Кто тебе сразу скажет? Обследовать надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31