Они хотят, чтобы мы презирали собственную природу.
В мире хватает жестокости, камлот, не мне говорить тебе об этом. Люди грабят, убивают, мучают тех, кто слабее их, но даже в этом остаются честны. Они не прикрываются словом Божьим, не доводят своих жертв до отчаяния, утверждая, будто действуют из любви к ним. Грабители и убийцы вершат злодейства в этом мире, не обрекая жертвы на вечные муки в ином. Так поступают только попы да епископы!
В лице Родриго проступило ожесточение.
– Они говорят, что человек был создан по воле Господа, а сами наказывают его за то, что он таким родился. Говорят, мы являем собой образ и подобие Божье, а каково оно, это подобие? Мужчина с голосом ангела, любящий мужчин, – такой, как Жофре? Сигнус, имевший столько веры и любви, чтобы вырастить лебединое крыло? Или Зофиил, соглядатай Божий? Камлот, я ведь все про него знаю! Евреи рассказали мне. Это он нашептал Господу, что Адам и Ева отведали запретный плод. Это он охранял Древо Жизни с огненным мечом, не подпуская никого к райским вратам. Если Зофиил – образ и подобие Божье, мне не нужен рай, ибо я выбираю ад.
Мне уже приходилось видеть на лицах висельников выражение, застывшее на лице Родриго. Одни из них вопили и умоляли, бранили и проклинали, другие покорно шли навстречу смерти, уверенные, что их ожидают райские врата. Но больше всего меня пугали те, кто шел на смерть без радости и печали, покорно глядя в глаза безнадежности и отчаянию. На лицах этих людей читалась смерть без спасения, смерть, обещавшая вечность в чистилище или еще где похуже.
Когда Родриго встал и побрел восвояси, мне стало понятно, что он не вернется. Он шел навстречу смерти, никто уже не мог встать у него на пути. И хотя моим ремеслом было величайшее из искусств – создание надежды, благороднейшей из неправд, – даже мне было не одолеть его веры. Родриго верил в то, что руны Наригорм не лгут. Подобно тем несчастным, которые с покорностью плелись на плаху, он знал, что заслужил смерть.
И все же мне была невыносима мысль оставить его одного! Стоять и смотреть, как погибает Родриго… нет, это выше моих сил! Если волк существует на самом деле, я хотя бы узнаю, что он за существо.
К тому времени окончательно стемнело. Хотя тяжелые облака закрыли звезды и луну, мне было легко не потерять Родриго из виду. Он ломился вперед, не разбирая дороги, спотыкаясь о древесные корни, словно кто-то тащил его на невидимой веревке. Внезапно деревья закончились, и шум прекратился. Передо мной открылось пустое пространство – самая большая из ложбин.
Луна пробилась сквозь облака, и стало видно то, что невозможно было разглядеть при свете дня. Жемчужно-белый туман стелился по дну ложбины. Туман достигал колен Родриго, закручивался вокруг ног. Казалось, что музыкант бредет по светящемуся мелководью.
Пришел слабый и далекий звук, который страшил меня больше всего на свете. Волосы встали дыбом, ладонь, сжимавшая посох, увлажнилась. Звук приближался, слишком быстро даже для бегущего зверя. Он шел со всех сторон, совсем как в ту ночь в овраге у знахаркиной хижины. Ни светящихся желтых глаз, ни колыхания воздуха; один лишь звук, заполняющий все вокруг. Родриго лихорадочно вертел головой, словно привязанный крепкими путами жертвенный барашек, затем вытянул перед собой руку, готовясь отразить бросок зверя.
Внезапно звук изменился, превратившись в шелест крыльев, будто вверх взмыли тысячи лебедей. Но очистившееся от облаков небо освещала только луна. Родриго упал на колени, закрыл руками лицо и склонился так низко, что мне были видны только его сжатые кулаки. Звук все усиливался. Скорее, напомощь Родриго!.. Внезапно мой взгляд зацепился за что-то в нескольких ярдах у кромки ложбины. Наригорм скорчилась на земле между деревьев, в лунном свете ее волосы отливали белизной. Одну руку Наригорм вытянула над рунами, другую, ладонью вверх, – в направлении ложбины. Глаза девочки были закрыты, лицо выражало полную отрешенность.
Звук бьющих крыл исходил прямо от нее, хотя в это невозможно было поверить. Звук изменился вновь: теперь выл волк. У меня исчезли последние сомнения. Наригорм была центром этого морока! Она создавала эти звуки. Но сама Наригорм не выла.
Губы девочки двигались.
– Морриган, Морриган, Морриган.
Чем быстрее она шептала, тем громче становился вой, исходивший из ее раскрытой ладони. Должно быть, девочка почувствовала мое приближение. Она открыла глаза и успела увидеть, как от удара моего посоха разлетаются ее руны. В тот же миг вой словно отрезало.
Руки Наригорм потянулись к моему лицу. Еще один меткий удар – и она по-кошачьи скорчилась на земле, скуля от боли и пряча ушибленные пальцы под мышками. Любой ребенок на ее месте заплакал бы, однако в глазах девчонки не было ни слезинки, только лютая злоба.
– Так это ты! Все это время ты заставляла нас думать, что воет волк, а никакого волка не было – ни зверя, ни человека!
– Вы слышали волка.
– Ты заставляла нас его слышать!
– Морриган заставляла.
– Кто такая Морриган?
– Она принимает образы волка и лебедя, приносит хаос и смерть, уничтожает лжецов. Ты слышал волка, потому что ты лжец! Все вы лжецы!
Внезапно мне вспомнилось, когда Наригорм впервые произнесла имя Морриган – в день нашей встречи, Иванов день.
«Я не могу кривить душой, не то потеряю свой дар, – сказала она тогда. – Морриган истребит лжеца».
– Но ты сама слышала вой, Наригорм.
– Я создавала его, я управляла им.
– И ты довела половину из нас до смерти и самоубийства! Злобная мелкая тварь! Как ты могла так с нами обойтись? Ведь мы кормили тебя, заботились о тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136