Еще говорят о многоцветном пламени, что танцует перед глазами, а кожу покалывает, будто от ожога крапивой. Люди, которым я продавал свои жалкие реликвии, клялись, что испытывают именно эти ощущения, потому что хотели верить. Хочу ли этого я? Есть ли во мне вера, которая позволит мне ощутить то, что столько лет моими усилиями чувствовали другие? Палец медлил, не решаясь прикоснуться к реликварию. Нет, не стану. Не хочу.
– Осмонд, видишь ли, я не думаю, что нас преследовал епископский наемник.
В глазах Осмонда появилось недоверчивое выражение.
– Теперь мы знаем, что он не убивал Зофиила.
Осмонд бросил одобрительный взгляд в сторону Родриго.
– Но Зофиил сам утверждал, что за ним гонится волк!
– Он также не раз говорил, как тяжело в наше время добывать пищу в глуши, даже с собаками. Зачем волку так рисковать? Он мог напасть на Зофиила в ту ночь, когда убили Жофре. Зофиила тогда тоже не было в часовне!
– Но ты слышал вой, камлот! Все слышали! Кто-то преследовал нас, и если не епископский волк, то кто? Волк настоящий?
– Почему ты решил, что это именно волк? Будь он даже полуволком-полусобакой, мы бы заметили, как он рыщет вокруг лагеря!
– Так, ради всего святого, скажи, если это был не человек и не зверь, то кто же?
Внезапно сзади раздался пронзительный визг. Мы резко обернулись. В нескольких ярдах от нас на земле скорчилась женщина: нагая, колени расставлены, пальцы хищно протянуты к нам. Ей было не больше двадцати. Растрепанные волосы, тело, с головы до ног облепленное грязью, обвисшие груди, болезненно торчащие ребра, ручки-веревочки – и громадный раздутый яшвот. Кровь Господня, пусть в ее утробе окажутся черви, а не младенец!
Женщина уставила в меня грязный когтистый палец.
– А я тебя знаю. Ты – смерть, ты пришла меня мучить.
Она изо всей силы залепила рукой по собственной голове, словно пыталась вытряхнуть что-то из уха.
– Осмонд, только тихо. Быстро засыпь могилку, чтобы она не заметила. Я сам с ней разберусь.
Женщина встала на четвереньки.
– Не тронь меня, не тронь! – взвизгнула она.
– Я не за тобой. Как тебя звать?
Хитрая улыбка появилась на чумазом лице.
– Никогда не называй им своего имени, иначе они возьмут над тобой власть. Пока они не знают твоего имени, они не смогут тебя забрать. О, они всегда спрашивают мое имя, только не на такую напали, меня не проведешь.
Несчастная прижала ладошки ко рту, словно боялась проболтаться.
– Ты и раньше разговаривала со смертью?
Бедная дурочка задрала голову, провожая глазами шумную стайку грачей.
– Она хитрая, хочет меня надуть. Говорит разными голосами: то как птицы, то как дождь.
– Скажи мне: смерть, она большая?
Безумная снова стукнула себя по уху, затем подняла обе руки, соединила большие и указательные пальцы и, глядя на меня в образовавшиеся окружности, ответила:
– Ма-а-ленькая, как хрен собачий.
– В следующий раз, когда смерть придет за тобой, поймай и посади ее в эту клетку.
Дурочка склонила голову набок, затем осмелилась подползти ближе и сморщила нос, вдыхая незнакомый аромат:
– Как это?
– Чуешь запах? Смерть без ума от этого запаха. Как только она заползет внутрь, захлопни дверцу, и больше она тебя не потревожит.
Схватив клетку, женщина отползла на безопасное расстояние и принялась что-то тихонько напевать, ощупывая и обнюхивая подарок. На мое плечо легла чья-то рука.
– Не стоит кликать смерть без нужды, камлот, – сказал Родриго. – Она и так подобралась слишком близко.
– С клеткой бедняжке будет не так страшно. Пусть хоть это утешит дурочку.
Родриго улыбнулся, заставляя меня гадать, увижу ли я когда-нибудь снова его улыбку.
Мы оставили безумную с клеткой на кладбище и вернулись той же дорогой. По пути мы не разговаривали и не оборачивались, стремясь как можно скорее оставить позади страшное место.
Когда-то в этих опустевших домах со слепыми окнами играли и смеялись дети. Внезапно мне мучительно захотелось узнать, что сталось с моими детьми. Пережили они нынешнюю напасть? Сейчас сыновья уже взрослые и наверняка сами успели обзавестись потомством. Встретят меня на дороге – и не признают. Только бы они были живы! Почему все на этом свете так хрупко, так ненадежно? Перед глазами вставали окна и двери моего дома – с заколоченными ставнями и черными крестами. Если они умерли, есть ли где-нибудь на белом свете их могилы? Неужели Господь допустит, чтобы мои сыновья остались непогребенными?
Когда мы достигли последнего дома, чумазая кладбищенская дурочка на четвереньках выскочила на дорогу и остановилась прямо перед нами. В руке она держала половину окровавленной кроличьей тушки.
– Еда, – сказала она и протянула мясо. Затем положила его прямо в грязь на дорогу – как прежде я клетку – и отползла назад.
– Еда, – снова повторила она, – пусть смерть поест.
Осмонд схватил мою руку, словно и впрямь испугался, что я польщусь на угощение.
– Спасибо, но у нас хватает еды. Ешь сама.
Сквозь нечесаные космы дурочка бросила на меня лукавый взгляд, метнулась к подарку, одним движением содрала с кролика шкуру с мехом и жадно вонзила зубы в сырое окровавленное мясо.
26
ЛОЖБИНЫ
Именно Наригорм привела нас в ложбины. Она позволила нам повернуть на север, позволила думать, будто наконец-то наше продвижение в нашей воле. С самого начала Наригорм знала, куда нас ведет. Теперь я в этом не сомневаюсь.
Ложбины лежали между деревьями и крохотными озерцами. В них не росла трава, только странные жесткие растения с красными мясистыми листьями, из-за которых ложбины издали казались кровавыми лужами. Однако, подойдя ближе, мы увидели, что они заполнены скелетами и черепами мелких зверьков:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136