Если Осмондовы чертики-из-башмака будут и дальше продаваться так же успешно, он сможет со временем снять небольшой домик. Норт-Марстон – хорошее место, чтобы растить детей. Рядом с такой чтимой святыней всегда сыщется работа.
Адела подняла голову и улыбнулась, заметив торопливо идущего к нам Родриго. Однако он не остановился, а прошел мимо, к «Башмаку». Судя по мрачному выражению лица, музыкант направлялся туда не за элем. Оставалось только надеяться, что Жофре он в трактире не найдет.
Юноша, единственный из нас всех, не радовался приходу в Норт-Марстон. Рука его выздоровела, но прежней подвижности так и не обрела. Родриго разрывался между страхом, что мальчик безвозвратно себя изувечил, и яростью, что тот ввязался в драку на свадьбе калек. Если бы Жофре повинился, Родриго бы вскорости остыл, но молодые редко признают свою неправоту, особенно если их унизили. Жофре упорно твердил, что смотрел за дракой со стороны, а защищаться стал, когда на него напали, чем только сильнее злил Родриго, который был рядом и все прекрасно видел.
Родриго купил мази и по два раза на дню втирал их Жофре в руку, без устали вещая, что руки – его талант и средство к существованию, что даже небольшой ушиб может закончиться серьезной бедой и что именно этим заканчивается пьянство. Если Жофре и чувствовал легкое раскаяние, оно быстро сменилось упрямой злостью. Даже мне стало немного жаль юношу.
– Отстал бы ты от мальчика, Родриго. Кто в его лета не лез в драку, чтобы произвести впечатление на девушку. Себя вспомни – неужто ты задумывался о последствиях, прежде чем пустить в ход кулаки?
– Такой талант грех губить, камлот. Жофре станет величайшим музыкантом, если возьмется за ум.
– А если он не хочет?
– Музыка – его жизнь. Только посмотри ему в лицо, когда он играет.
– Я вижу это на твоем лице, а насчет мальчика не уверен. Талант, даже великий, его не радует.
Родриго долго смотрел на капли, стучащие по лужам, потом сказал:
– Тогда пусть учится жить без радости.
– Как ты?
Он не ответил.
Сейчас Родриго вышел из трактира и зашагал к нам. Лицо его было мрачнее тучи. Он опустился на плотный ковер прошлогодней листвы перед Аделой и сделал основательный глоток эля, прежде чем протянуть фляжку мне и утереться ладонью.
– Il sangue di Dio! Я спущу шкуру с этого молодчика, как только его найду! Обошел все трактиры и питейные заведения в деревне – нигде его нет.
– А он тебе сейчас нужен?
– Ему надо заниматься, камлот. Он мой ученик, а считает, что уже всему научился. Ты слышал, как он вчера пел?
– Людям понравилось.
– Людям! Да они не отличат правильно взятой ноты от воплей влюбленного кота. Это было… – Он, не находя слов, в ярости ударил кулаком по ладони. – Это был позор, оскорбление ушей Божьих. Как будто он за пять лет ничему не выучился! А ведь третьего дня пел хорошо. Не превосходно, но вполне пристойно. Если можешь петь в один вечер, почему не можешь в другой?
Третьего дня мальчик пел не просто пристойно. Он пел как ангел. Каждая нота была верна и безупречна, чистый альт взмывал так высоко к небесам, что утихли даже шумные гуляки. Пенье лилось из глубин души, любой дурак это слышал, и любой дурак мог понять отчего. Тем вечером в трактире были Адела и Осмонд, и каждая песня обращалась к тому углу, в котором они сидели. Адела, прислонившись к мужу, задумчиво смотрела в огонь, лицо ее было безмятежно.
На следующий вечер они не пришли. Адела устала и рано ушла в сарай за трактиром, Осмонд, чтобы ей не скучать, отправился туда же резать деревянных чертиков. Жофре, которого Родриго заставил петь для паломников, весь вечер был хмур и недоволен. Он вспыхивал надеждой всякий раз, как открывалась дверь, и тут же мрачнел пуще прежнего, поняв, что это не его любовь.
Неужто Родриго не видит, что Жофре вне себя от страсти? Может быть, он так привык к мрачным настроениям ученика, что не замечает разницы. Во всяком случае, сейчас заговорить об этом было нельзя, поскольку Адела, сидевшая рядом со мной, тоже, очевидно, ни о чем не догадывалась.
Злость мешала Родриго долго сидеть на месте, и вскорости он вновь отправился на поиски, бормоча себе под нос проклятия и угрозы.
Адела смотрела, как он стремительно уходит, расплескивая грязь.
– Он ведь не поколотит мальчика, а?
– Он будет ругаться и грозить, но ничего ему не сделает. Увы. Жофре чего-нибудь наговорит, и Родриго, как всегда, смягчится.
Она широко открыла глаза.
– Ты считаешь, Родриго должен его побить? Но ведь ты всегда защищаешь Жофре. Сколько раз говорил Родриго не читать ему столько проповедей.
– Бесконечные проповеди лишь убеждают Жофре, что на нем вечный позор. Тот, на ком позор, не прощен. Наказание хотя бы подводит под делом черту.
Адела прикусила губку.
– Но многое не поправишь, как сурово ни наказывай. Наказание не всегда приносит прощение, камлот.
Под моим испытующим взглядом она покраснела и торопливо добавила:
– Но ведь ты сказал, Родриго его простит?
– Простит и прощает от всего сердца, но Жофре не чувствует себя прощенным, а главное – сам не может себя простить.
– За то, что плохо поет? Ведь это всего лишь музыка. Ну спел плохо в один вечер, что за беда? Завтра споет лучше.
– Не вздумай повторить при Родриго «всего лишь музыка». Когда-то он сказал мне, что проматывать музыкальный дар – хуже убийства. «Музыка, – объявил он, – ценнее самой жизни, ибо надолго переживет своего создателя». Впрочем, он итальянец, а они ко всему относятся со страстью; могут повеситься из-за дурно сшитой рубахи или утопиться из-за пары прекрасных глаз. Англичанин способен прийти в такое возбуждение только из-за своего эля или бойцовых петухов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136