– Рыцари дают обет святому Георгию; он убережет их от стрел небесных и вражеских.
– Но ты сказал, что одного из них небесная стрела уже поразила?
Монах важно поднял палец.
– Даже король не может читать в сердцах человеческих. Быть может, этот рыцарь был недостойный или нарушил обет. Чума – бич Божий, которым он изгоняет из храма распутных и нечестивых. Мы все должны молить святого и праведного угодника Божия Бенедикта о заступничестве. Ты не забыл, что завтра День всех душ? Сегодня будет служба о тех, кто в чистилище. Ты ведь помолишься с нами, брат? Если бедных лондонцев хоронят в неосвященной земле, им особенно нужны наши молитвы.
Если стражников не заботил беглец, то уж тем более не думали о нем немногочисленные путники, нашедшие приют в монастырских стенах. Говорили о дожде, наводнении, чуме и собственных дорожных тяготах, рассказ о которых вновь заставлял вспомнить про дождь. Итак, убедившись, что Сигнус надежно примотал и спрятал под одеждой крыло, а также предупредив его, чтобы не вздумал рассказывать сказки – не ровен час, это напомнит кому-нибудь о преступлении в городе, – мы все, мокрые, продрогшие, изголодавшиеся, вошли в монастырь.
Путников было немного, и мы могли выбирать себе место для сна. В монастыре по крайней мере можно рассчитывать, что постель будет чистая и без блох. Эль тоже оказался добрым, а вот накормили нас скудно: жидкой похлебкой с ломтиком хлеба и, разумеется, без мяса – день был постный. Поднялся ветер, дождь стучал по толстым стенам, и мы почти все радовались, что сидим у жаркого огня.
Адела достала шитье. Они с мужем обменялись заговорщицкими улыбками и кивками, после чего Осмонд встал и начал рыться в вещах. Он выпрямился, пряча что-то за спиной, и поманил к себе Наригорм, а когда девочка подошла, с поклоном вручил ей деревянную куколку. У куклы были искусно вырезанные уши и нос, раскрашенные глаза, улыбающийся рот, розовые щечки и волосы из бурой овечьей шерсти. Даже руки двигались на шарнирах. Чудесная игрушка.
– Адела подумала, что тебе одиноко без других детей, не с кем поиграть, вот я и сделал малыша, чтобы ты его нянчила.
Адела расцвела улыбкой.
– А у меня есть лоскутки, можешь сесть со мной, я покажу, как сшить ему чепчик для тепла, такой же, как я шью моему.
Наригорм, крепко сцепив руки за спиной, смотрела на них обоих без всякого выражения.
– Куколка твоя, бери, – подбодрила Адела. – Будешь ее кутать, укачивать, как настоящего младенчика. Заодно и поучишься. Ты же станешь мне помогать, когда у меня родится маленький?
Наригорм наконец взяла куклу и внимательно осмотрела, водя пальцами по деревянным глазам, сильно вдавливая ногти в нарисованный рот. Потом она вновь посмотрела на Аделу.
– Я буду учиться и ждать, когда у тебя родится малыш. Я позабочусь о них обоих, вот увидите.
Адела и Осмонд переглянулись, словно любящие родители, довольные, что угодили ребенку своим подарком. Однако Наригорм не улыбалась.
Сигнус и Зофиил вышли по отдельности почти сразу после еды. Вскоре меня сморил сон – первый блаженный сон в сухости и тепле за несколько недель. Когда мои глаза снова открылись, ни Сигнуса, ни Зофиила по-прежнему не было. Исчез и Жофре. Впрочем, молодому человеку, любящему развлечения, естественно было отправиться на поиски более веселого общества, если, конечно, такое можно сыскать в монастыре, а вот отсутствие Сигнуса меня встревожило. Неужто он и впрямь решил потребовать убежища? Вряд ли: Зофиил правильно сказал, что на это можно решиться лишь от отчаяния. Да и алтарный колокол вроде не звонил. Скорее всего, сказочник просто решил сбежать, пока Зофиила нет рядом. Коли так, трудно его винить.
Однако у меня тоже имелось одно дельце, и, как ни хорошо было в тепле, пришлось выйти наружу. Серый день быстро сменялся унылыми сумерками, ветер бросал в лицо струи дождя; пришлось мне плотнее закутаться в плащ и бегом пересечь двор. С противоположного его конца мощеный спуск вел в узкий погреб с высоким сводчатым потолком. Одна сторона делилась деревянными разгородками на стойла для лошадей. Над ними были устроены дощатые настилы, на которых ночевали конюхи. Овес, солома и сено хранились на таких же настилах у другой стены, но как же их было мало, а ведь зима еще только началась! Если она будет морозной, то голодать придется всем, и лошадям, и хозяевам. Может быть, молиться следовало не о мертвых, а о живых. Мертвые хотя бы не нуждаются в пропитании.
Несколько лошадей с довольным видом жевали сено, не ведая о том, что готовит им грядущая зима, но в остальном конюшня казалась почти пустой. В дальнем конце громоздились бочки и бочонки. Скупой свет проникал из помещения наверху через два зарешеченных окошка в потолке, но и его хватило, чтобы разглядеть того, кто мне требовался.
Послушник, отвечающий в монастыре за стирку белья, превзошел все мои ожидания. Он сумел раздобыть не две и не три старых монашеских рясы, а целых шесть! Конечно, они были вытертые до дыр, латанные, в пятнах, но мне как раз такие и требовались. Чем дольше носили рясу, тем она ценнее, что до пятен – если это кровь или хотя бы что-нибудь, похожее на кровь, то о лучшем и мечтать не приходится. Благоразумие советовало не спрашивать, выброшены эти рясы или просто будут отмечены как пропавшие, – видно было, что послушник уж как-нибудь да выкрутится. Он получил за них несколько монет и полдюжины бутылок с водой из источника святого Джона Шорна – хорошо, что мне пришло в голову запастись ими в Норт-Марстоне, – и явно считал, что внакладе не остался.
Послушник поднялся из конюшни по внутренней лестнице, оставив меня выбираться наружу вдоль стойл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136