«Бедная, бедная мама! Прости меня, прости и прощай навсегда».
Эту фразу она повторила несколько раз, потом подошла к столу и с нее начала прощальное письмо.
Написав и отдав надзирателю письмо, Софья стала думать о Желябове. «Милый, наконец-то мы вместе. О, каким героем ты был на суде! Я смотрела на публику и видела восхищение на лицах наших врагов… Завтра мы увидимся снова и простимся навсегда. Мне не страшно, а даже радостно и гордо умереть вместе с тобой. Умереть за дело, которое переживет нас и победит!»
Перовская походила по камере часов до 11 и спокойно легла спать.
Кибальчич, приняв священника, долго дискутировал с ним о боге, о потусторонней жизни, о звездных мирах, но от исповеди и причастия отказался.
Оставшись в камере один, он долго ходил из угла в угол, обдумывая пережитое, а потом сел за письмо брату.
Ему вспомнились стихи, присланные Квятковским из крепости перед казнью и тоже обращенные к брату:
Милый брат, я умираю,
Но спокоен я душою;
И тебя благословляю:
Шествуй тою же стезею.
«Брат Квятковского был в то время на каторге, а мой теперь в Петербурге. Сказали, что он приехал, но свидания не добился… Какая жестокость… даже Софье Перовской не разрешили проститься с матерью…»
Написав письмо брату, Кибальчич опять стал ходить и думать. Более всего волновал его проект.
«Вдруг ученые уже написали свое заключение, и оно – положительно. Может быть, они послали письмо царю и просят меня простить, чтоб осуществить постройку аппарата? Может быть, уже выступили газеты и царь принужден… Что, если завтра войдут и объявят: вам вышло помилование!..»
Кибальчич вздрогнул от этой мысли.
«Что за нелепость приходит в голову? Да и мог ли бы я, когда везут на казнь товарищей, воспользоваться этой жалкой амнистией? Нет, лучше умереть с поднятой головой, чем жить со склоненной»…
Кибальчич опять стал ходить по камере.
«Пусть смерть, лишь бы не погибло наше общее дело и мой проект… Ведь могут перехватить мысль… И где-нибудь за границей предложат то же самое. Предложат и осуществят… Люди станут вздыматься в облака, перелетать из города в город и, может, из одной страны в другую… Все может быть, но меня уже не будет…»
Кибальчич подошел к окну, взглянул на звезды, задумался. И опять ему вспомнились стихи, которые слышал на новогодней вечеринке:
В бездонном пространстве Вселенной,
Где блещет звезда за звездой,
Несутся стезей неизменной
Планеты во мгле мировой.
Им прочно сомкнула орбиты
Работа таинственных сил,
И газовой дымкой обвиты
Поверхности дивных светил.
Им властно дала бесконечность
Веление жизни: живи!
И жизнь переносится в вечность
Великою силой любви.
«Да, жизнь переносится в вечность!.. Может, и моя жизнь перешла бы в вечность, и потомки наши, усовершенствовав мой аппарат, взлетели бы в звездные миры… Где же, где мой проект?..» Кибальчич отошел от окна и опять стал ходить, думая о проекте, и только о нем…
А с проектом случилось вот что: 23 марта тюремное начальство препроводило проект Кибальчича в департамент полиции. Оттуда он попал в министерство внутренних дел.
26 марта утром, за полтора часа до начала суда над «первомартовцами», докладчик по особо важным делам зачитал проект Кибальчича самому Лорис-Меликову.
– Что? На рассмотрение ученых? Да ведь газеты же поднимут невообразимый шум и будут требовать смягчения участи?
– Безусловно-с.
– Нельзя! Невозможно, – хмуро сказал Лорис и, взяв бумагу, написал резолюцию:
«Давать это на рассмотрение ученых сейчас едва ли будет своевременно и может вызвать только неуместные толки…»
Докладчик забрал бумаги и, поклонившись, вышел… Через неделю проект Кибальчича вместе с его просьбой о свидании с экспертами, на которой та же рука начертала: «Приобщить к делу о «1 марта», – был отправлен в сенат…
6
Ночью был мороз, и дул пронзительный ветер. Утром, хотя и проглянуло солнце, воздух был промозглый и ветер не утихал. Люди бежали съежившись, подняв воротники. На перекрестках останавливались, толпились у афиши, через головы друг друга пытались прочесть правительственное сообщение:
«Сегодня 3 апреля, в 9 часов будут подвергнуты смертной казни через повешение государственные преступники: дворянка Софья Перовская, сын священника Николай Кибальчич, мещанин Николай Рысаков, крестьяне Андрей Желябов и Тимофей Михайлов.
Что касается преступницы мещанки Гельфман, то казнь ее, ввиду ее беременности, по закону отлагается до ее выздоровления.
Казнь состоится на Семеновском плацу».
Сергей Стрешнев, еще накануне узнавший, что казнь состоится рано утром, обещал Лизе зайти за ней, как будет вывешено извещение.
Ночью он почти не спал, думая о своем друге и о той страшной участи, которая его ждет. Утром он встал чуть свет и, поддев под шинель шерстяную фуфайку и замотав шею башлыком, вышел на улицу.
Едва поворотил за угол, чтоб спрятаться от ветра, как навстречу, широко улыбаясь и протянув руку, шагнул молодой рыжеусый детина:
– Здравствуй, друг! Ты, стало быть, цел… Очень рад! Куда же?
Стрешнев сразу узнал Игната, с которым был знаком через Желябова, когда вел наблюдения за выездами царя.
– Здравствуйте! Я вышел узнать… не известно ли что?
– На Семеновском плацу в девять часов, – с горестным вздохом сказал Игнат. – Да, вот что, – он оглянулся и достал из кармана фотографию, – возьми на память. Это Гриневицкий, что казнил царя.
Стрешнев взглянул:
– А! Я же знаю его… Я же его однажды спас от полиции. Увез на извозчике.
– Неужели?.. Ну, прощай! Я ведь бегу по делу.
– А нет ли у вас снимка с Кибальчича… ведь это друг детства… вместе в гимназии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199