Правда, можно… А если телегу на таких колесах снабдить реактивным снарядом, – она обгонит самого быстрого рысака…»
Кибальчич взмахнул руками и сделал глубокий вздох:
«Эх, на улицу бы теперь… в библиотеку. Так много мне нужно прочесть и узнать. Необходимо сделать подсчеты… Но, увы! Пока я должен сидеть дома и ждать… Что, кажется, звонят?» Кибальчич насторожился, прислушался. Дверь открыли. В передней послышался голос Михайлова; и тотчас он вошел, поздоровался, сел на диван:
– Ну, дружище, настало и нам время менять квартиру. Сегодня Клеточников сообщил, что в Третьем отделении получен донос вашего старшего дворника.
– Как, он сообщил, что здесь тайная типография?
– Ну, если б он знал о типографии, все были бы уже арестованы, – усмехнулся Михайлов. – Он донес лишь о том, что сосед, отставной генерал, жалуется на подозрительный шум по ночам. Будто бы капает вода…
– Да, да, дворник приходил к нам, спрашивал, не протекает ли умывальник. А это генерал слышит звук падающих в кассы свинцовых литер, когда разбираем набор.
– А, вот что, – удивился Михайлов. – Хорошо, что ему пригрезились капли… Ну, как бы там ни было, – сегодня вечером вы должны переехать. Я на этой же улице подыскал подходящие помещения. Придут друзья, и все оборудование перенесем на себе…
5
Двадцать пятого октября петербургский Военно-окружной суд под председательством генерала Лейха начал рассмотрение дела шестнадцати террористов, из которых двенадцать были народовольцы.
Царские власти, собрав участников разных покушений и других дел, старались придать процессу шестнадцати широкую гласность, чтобы запугать народ и убедить его в том, то народно-революционная партия полностью разгромлена.
Огромный зал судебного присутствия еще до начала заседания был заполнен до отказа.
Опрос подсудимых и оглашение обвинительного акта, который читал тучный секретарь, страдающий одышкой, затянулись на несколько часов.
Подсудимые обвинялись в убийстве харьковского губернатора князя Кропоткина, в четырех покушениях на царя, в вооруженной защите тайной типографии на Саперном, в подкопах под казначейство с целью изъятия средств на нужды народно-революционной партии, а персонально Пресняков – в вооруженном сопротивлении властям при аресте.
Когда оглашение обвинительного акта закончилось, утомленная публика вышла в просторные кулуары, чтоб размяться, отдохнуть и поговорить. Все собирались группками, окружая важных сенаторов, прокуроров и знаменитых адвокатов.
Пожалуй, больше всех народу толпилось вокруг рослого, представительного Верховского, который, играя черными подвижными бровями, говорил с важной уверенностью:
– Ну-с, что я могу предречь, господа? Дело весьма разветвленное, похожее на уравнение со многими неизвестными. Вряд ли этот процесс внесет полную ясность… да-с…
– Помилуйте, Владимир Станиславович, как же вы можете утверждать подобное, – еще издали забасил сенатор Пухов в парадном мундире и, раздвигая животом собравшихся, подошел к Верховскому, шевеля моржовыми усами. – Уж вы поверьте мне, старому бойцу, – на этот раз с нигилистами будет покончено! Сей процесс можно рассматривать как агонию социалистов и их партии.
– Будем надеяться, будем надеяться, дорогой Аристарх Аристархович, – с улыбкой приветствовал его Верховский, уклоняясь от спора. – А не заглянуть ли нам в буфет? После такого заседания не мешало бы и подкрепиться.
– Да, да, – зарокотал сенатор, – без подкрепления мы не выдержим… Извините, господа, извините.
Сенатор повернулся, чтоб идти в буфет, и вдруг замер, услышав приглушенный вздох столпившихся: на его спине была приклеена бумажка с четкими печатными буквами: «От Исполнительного комитета».
Верховский, сорвав бумажку, приблизился к сенатору:
– Простите, Аристарх Аристархович, какой-то негодяй прилепил вам на спину.
– Это еще что за шутки? – строго сказал сенатор и развернул бумажку. – Что? Прокламация? Здесь, в военном суде? Неслыханно! Эй, кто-нибудь, живо сюда! Пристава! – закричал он. – Прикажите закрыть двери и схватить мазуриков. Я этого так не оставлю…
6
Судебный процесс над террористами тянулся шесть дней. Приговор был вынесен только тридцатого к вечеру.
Суд приговорил Квятковского, Ширяева, Тихонова, Преснякова и Окладского к смертной казни через повешение, остальных к вечной каторге и каторге на пятнадцать – двадцать лет. Правда, суд вынес ходатайство о смягчении наказания женщинам и осужденным, не состоящим в партии «Народная воля». Теперь все зависело от помощника командующего войсками гвардии и Петербургского военного округа генерал-адъютанта Костанды, который должен был утверждать приговор.
Костанда приговор утвердил 1 ноября, несколько смягчив наказание женщинам и осужденным, которые не состояли в революционной партии. Это вселило некоторую надежду в сердца народовольцев. Может быть, царь наконец проявит человечность.
Третьего ноября стало известно, что Ширяеву, Тихонову и Окладскому смертную казнь заменили вечной каторгой, а на другой день Петербург потрясла другая весть – утром на бастионе левого полуконтгарда Иоанновского равелина Петропавловской крепости повешены Квятковский и Пресняков.
Этот день в среде народовольцев был объявлен днем траура…
В пятницу 6 ноября в тайной типографии на Подольской уже с утра началась работа – срочно набирался очередной номер «Народной воли».
Днем пришел Михайлов, молча, с теплотой и грустью пожал руку открывшему дверь Исаеву и, раздевшись, вместе с ним прошел в дальнюю комнату, где Ивановская и Людочка стояли у касс с верстаками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199