ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Он уже не осмеливался прямо смотреть в лицо Гастуне, но ветеран, хоть и был слегка под хмельком, видимо, все же прочел в зеленых глазах мальчика выражение грусти и скуки.
— Ну ладно, ладно, — сказал под конец Гастуне, опрокидывая стаканчик, — пора идти есть суп. — И добавил: — В дорогу, вперед, марш!
Оливье поднялся и машинально прихватил коробок шведских спичек, который Гастуне оставил на столике. Расставаясь, ветеран стукнул мальчика по плечу, чуть более крепко, чем следовало бы, и сказал ему еще что-то насчет прославленных «Детей Армии».
*
Прекрасная Элоди, верная провинциальным традициям, решила в течение трех месяцев носить траур по тетке своего мужа. Черное ей очень шло, оттеняя чистоту кожи и создавая резкий контраст со свойственной ей жизнерадостностью. И потом, не только зазывная реклама красилен «траур за двадцать четыре часа » искушала ее — ведь окрашивание придавало что-то новое уже изношенным тканям.
После обеда Элоди решила написать письмо своей матери на листке дешевой линованной бумаги, вынутой из пачки (пять листков, пять конвертов) с маркой «Жерминаль ». Ее родители из Сен-Шели-д'Апшера представляли себе парижскую жизнь сплошным распутством, но теперь они смогут успокоиться. Улица Лаба в сущности ничем не отличалась от их деревенской. Париж не заставил Элоди даже подкрашивать губы (Жан хотел, чтоб она оставалась «естественной»), глаза ее сохранили блеск, а щеки с их бархатной кожей были подобны персику. Элоди вела жизнь образцовой домашней хозяйки, она меньше, чем ее муж, обременяла себя тяжелыми денежными заботами, и трудности только давали ей повод доказать свое уменье экономно вести хозяйство. Пол и мебель сверкали чистотой, и Элоди ежедневно опускала несколько сбереженных монеток по пятьдесят сантимов в бутылку-копилку; разве люди не говорят, что когда бутылка заполнится, будешь обладать ну прямо-таки сказочным богатством?
Пока молодая женщина с видимым усердием — черная прядь упала на правый глаз, кончик языка высунут меж красивыми губками — каллиграфически выписывала каждую буковку, Жан читал журнал «Ла вэн », мечтая, чтоб его научные выкладки и воскресные игры принесли ту сумму, которой им так не хватает, чтоб уравновесить бюджет. Скачки! Это все, что он разрешил себе сохранить от своих прежних привычек заядлого игрока, остепенившись после женитьбы.
В доме было спокойно, и Оливье ходил из комнаты в комнату, тщательно огибая одну особенно скрипящую дощечку паркета. Элоди как будто уже забыла происшествие, связанное с церковной мессой, но, так как она ввернула словцо «лунатик» по адресу мальчика, он пытался разгадать его смысл. Его часто упрекали, что он «витает в облаках», но «лунатик» звучало еще неприятней — слово это вызывало какие-то смутные ассоциации: луна, лунь, лунатик… И никого ведь не спросишь, что же это такое, лунатик, — еще сочтут дерзким.
Пока картофельное пюре, хорошо размятое деревянным пестиком, остывало в его тарелке, мальчик полностью отвлекся, рассеянно уставившись на перечницу и солонку в костяных чашечках, соединенных загнутым хрупким рожком серны с надписью «Сувенир из Лурда ». Лишь заметив, что тарелки его кузенов уже опустели, он кое-как оторвался от неприятных воспоминаний о Гастуне. Но аппетит пропал, и ребенок начертил своей вилкой на распластавшемся по всей тарелке пюре сначала горизонтальные линии, потом вертикальные, а затем попробовал слепить человечка; но так как он ему не поправился, Оливье быстро съел руку человечка, потом ногу, голову, чтобы его больше не видеть.
Когда было подано жаркое из свинины, беседа немного оживилась, Элоди и Жан заговорили о Сен-Шели, которое казалось им раем, чудесным местом для летнего отдыха, о Трюйере, где купаются вблизи водопада, о виадуке Гараби, построенном Эйфелем, автором парижской башни, и все это дало мыслям ребенка новое направление.
Едва установилась тишина, Оливье вдруг сказал, ну просто для того, чтоб принять участие в разговоре:
— А мы с Гастуне заложили за воротник по стакашке!
— Этого еще не хватало! — воскликнула Элоди.
Оливье не понял упрека. Значит, не надо было говорить и об этом!
Мальчику надоело расхаживать по этой тесной комнатке, и он уселся в единственное здесь кресло из красной кожи с золочеными гвоздиками. Жан, послюнив карандаш, выписывал в ряд клички лошадей, фамилии владельцев конюшен, имена тренеров и жокеев, вносил цифры, указывающие вес, гандикап, призовые места лошадей, полученные ими в предыдущих скачках. Оливье вдруг спросил, что-то по ассоциации вспомнив:
— Скажи, Жан, ты никогда не бываешь теперь у Пьерроза?
Кафе Пьерроза, вернее бистро на углу улицы Рамей и тупика Перс, было главной резиденцией Жана до его женитьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Ну ладно, ладно, — сказал под конец Гастуне, опрокидывая стаканчик, — пора идти есть суп. — И добавил: — В дорогу, вперед, марш!
Оливье поднялся и машинально прихватил коробок шведских спичек, который Гастуне оставил на столике. Расставаясь, ветеран стукнул мальчика по плечу, чуть более крепко, чем следовало бы, и сказал ему еще что-то насчет прославленных «Детей Армии».
*
Прекрасная Элоди, верная провинциальным традициям, решила в течение трех месяцев носить траур по тетке своего мужа. Черное ей очень шло, оттеняя чистоту кожи и создавая резкий контраст со свойственной ей жизнерадостностью. И потом, не только зазывная реклама красилен «траур за двадцать четыре часа » искушала ее — ведь окрашивание придавало что-то новое уже изношенным тканям.
После обеда Элоди решила написать письмо своей матери на листке дешевой линованной бумаги, вынутой из пачки (пять листков, пять конвертов) с маркой «Жерминаль ». Ее родители из Сен-Шели-д'Апшера представляли себе парижскую жизнь сплошным распутством, но теперь они смогут успокоиться. Улица Лаба в сущности ничем не отличалась от их деревенской. Париж не заставил Элоди даже подкрашивать губы (Жан хотел, чтоб она оставалась «естественной»), глаза ее сохранили блеск, а щеки с их бархатной кожей были подобны персику. Элоди вела жизнь образцовой домашней хозяйки, она меньше, чем ее муж, обременяла себя тяжелыми денежными заботами, и трудности только давали ей повод доказать свое уменье экономно вести хозяйство. Пол и мебель сверкали чистотой, и Элоди ежедневно опускала несколько сбереженных монеток по пятьдесят сантимов в бутылку-копилку; разве люди не говорят, что когда бутылка заполнится, будешь обладать ну прямо-таки сказочным богатством?
Пока молодая женщина с видимым усердием — черная прядь упала на правый глаз, кончик языка высунут меж красивыми губками — каллиграфически выписывала каждую буковку, Жан читал журнал «Ла вэн », мечтая, чтоб его научные выкладки и воскресные игры принесли ту сумму, которой им так не хватает, чтоб уравновесить бюджет. Скачки! Это все, что он разрешил себе сохранить от своих прежних привычек заядлого игрока, остепенившись после женитьбы.
В доме было спокойно, и Оливье ходил из комнаты в комнату, тщательно огибая одну особенно скрипящую дощечку паркета. Элоди как будто уже забыла происшествие, связанное с церковной мессой, но, так как она ввернула словцо «лунатик» по адресу мальчика, он пытался разгадать его смысл. Его часто упрекали, что он «витает в облаках», но «лунатик» звучало еще неприятней — слово это вызывало какие-то смутные ассоциации: луна, лунь, лунатик… И никого ведь не спросишь, что же это такое, лунатик, — еще сочтут дерзким.
Пока картофельное пюре, хорошо размятое деревянным пестиком, остывало в его тарелке, мальчик полностью отвлекся, рассеянно уставившись на перечницу и солонку в костяных чашечках, соединенных загнутым хрупким рожком серны с надписью «Сувенир из Лурда ». Лишь заметив, что тарелки его кузенов уже опустели, он кое-как оторвался от неприятных воспоминаний о Гастуне. Но аппетит пропал, и ребенок начертил своей вилкой на распластавшемся по всей тарелке пюре сначала горизонтальные линии, потом вертикальные, а затем попробовал слепить человечка; но так как он ему не поправился, Оливье быстро съел руку человечка, потом ногу, голову, чтобы его больше не видеть.
Когда было подано жаркое из свинины, беседа немного оживилась, Элоди и Жан заговорили о Сен-Шели, которое казалось им раем, чудесным местом для летнего отдыха, о Трюйере, где купаются вблизи водопада, о виадуке Гараби, построенном Эйфелем, автором парижской башни, и все это дало мыслям ребенка новое направление.
Едва установилась тишина, Оливье вдруг сказал, ну просто для того, чтоб принять участие в разговоре:
— А мы с Гастуне заложили за воротник по стакашке!
— Этого еще не хватало! — воскликнула Элоди.
Оливье не понял упрека. Значит, не надо было говорить и об этом!
Мальчику надоело расхаживать по этой тесной комнатке, и он уселся в единственное здесь кресло из красной кожи с золочеными гвоздиками. Жан, послюнив карандаш, выписывал в ряд клички лошадей, фамилии владельцев конюшен, имена тренеров и жокеев, вносил цифры, указывающие вес, гандикап, призовые места лошадей, полученные ими в предыдущих скачках. Оливье вдруг спросил, что-то по ассоциации вспомнив:
— Скажи, Жан, ты никогда не бываешь теперь у Пьерроза?
Кафе Пьерроза, вернее бистро на углу улицы Рамей и тупика Перс, было главной резиденцией Жана до его женитьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108