— Пат­рио­ти­че­ским, ска­жешь то­же! — шу­мел Гас­ту­не.
Ко­мис­сар нерв­ни­чал. По­ли­цей­ские по­вто­ря­ли со­брав­шим­ся: «А ну, не за­дер­жи­вай­тесь!» — в от­вет на что слы­ша­ли: «Ули­ца при­над­ле­жит всем!» Под ко­нец ко­мис­сар от­дал ко­рот­кий при­каз, и один из его лю­дей при­ста­вил к сте­не ле­ст­ни­цу. По­ка шли эти при­го­тов­ле­ния, ка­кой-то во­ен­ный в ок­не на­чал петь:
По­смей­те, по­смей­те-ка бро­сить вы­зов
Ве­ли­ко­леп­но­му на­ше­му ало­му зна­ме­ни…
Ко­гда по­ли­цей­ский взо­брал­ся до по­ло­ви­ны ле­ст­ни­цы, Бу­гра под­нял зна­мя и стал им раз­ма­хи­вать. По­ли­цей­ский тщет­но пы­тал­ся схва­тить древ­ко — Бу­гра был про­вор­ней, чем он. Кто-то за­пел: «То­реа­дор, сме­лее в бой! » — и ка­кой-то ре­бе­нок под­хва­тил: «То­реа­дор, то­реа­дор! » А во­ен­ный про­дол­жал свое:
Оно крас­ное от ра­бо­чей кро­ви,
Крас­ное от кро­ви ра­бо­чих!
То­гда па­па­ша Бу­гра, ко­то­рый за­ра­нее на­сла­ж­дал­ся эф­фек­том, вы­дал са­мое глав­ное. Он ши­ро­ко раз­вер­нул по­лот­ни­ще фла­га, и ка­ж­дый смог про­чи­тать: 2-й полк ко­ло­ни­аль­ных пе­хот­ных войск . И Бу­гра, под­де­лы­ва­ясь под стиль вы­сту­п­ле­ний чи­нов­ни­ков су­пре­фек­ту­ры, вос­клик­нул:
— Гра­ж­да­не, гра­ж­да­не, зна­мя, что раз­ве­ва­ет­ся пе­ред ва­ми, при­над­ле­жит ко­ло­ни­аль­ным вой­скам, на­шим слав­ным ко­ло­ни­аль­ным вой­скам. И я тре­бую, пре­ж­де чем его убе­ру, чтоб все по­ли­цей­ские, а так­же и вы, ун­тер-офи­цер Гас­ту­не, воз­да­ли это­му зна­ме­ни во­ен­ные по­чес­ти!
Вся ули­ца при­ня­лась хо­хо­тать. Под­ро­ст­ки рас­пе­ва­ли: «Са­лю­туй­те зна­ме­ни, са­лю­туй­те зна­ме­ни, са­лю­туй­те! » Чтоб со всем этим по­кон­чить, ко­мис­сар снял свою шля­пу и дер­жал ее над го­ло­вой. По­ли­цей­ские — и тот, что сто­ял на ле­ст­ни­це, и тот, что ос­тал­ся вни­зу, — от­да­ли честь, а Гас­ту­не, хоть и не очень ре­ши­тель­но, все-та­ки при­ло­жил паль­цы к вис­ку. Толь­ко по­сле это­го Бу­гра свер­нул зна­мя и, сме­ясь в бо­ро­ду, за­хлоп­нул ок­но.
«По­след­няя вы­ход­ка Бу­гра» тут же бы­ла ши­ро­ко про­ком­мен­ти­ро­ва­на жи­те­ля­ми квар­та­ла, но об­ра­до­ва­ла лишь са­мых за­яд­лых шут­ни­ков. Лу­лу, вся­че­ски при­ук­ра­ши­вая эту ис­то­рию, до­ло­жил о ней Оли­вье, и тот по­чув­ст­во­вал гор­дость за сво­его дру­га.
Од­на­ж­ды Ма­до при­гла­си­ла его в чай­ный са­лон на ули­це Ко­лен­кур, и он си­дел на мас­сив­ном сту­ле «Чип­пен­дель», по­кры­том тис­не­ным бар­ха­том, на­про­тив Прин­цес­сы. Она с ним при­вет­ли­во бе­се­до­ва­ла, да­ва­ла со­ве­ты, как дер­жать се­бя за сто­лом, но де­ла­ла это не­за­мет­но. Оли­вье веж­ли­во ее слу­шал и все вре­мя улы­бал­ся. Ма­до бы­ла в этот раз еще кра­си­вей, чем все­гда, в сво­ей фет­ро­вой ша­поч­ке с пе­ром фа­за­на и свет­лом кос­тю­ме. Она за­бот­ли­во вы­ис­ки­ва­ла та­кие те­мы для раз­го­во­ра, ко­то­рые мог­ли бы ре­бен­ку по­нра­вить­ся, но его ма­ло ин­те­ре­со­ва­ли сло­ва; впол­не дос­та­точ­но бы­ло то­го, что он здесь, ря­дом с ней. Ему нра­ви­лась ее зе­ле­ная шел­ко­вая коф­точ­ка, ро­зо­вый мра­мор сто­ли­ка, ве­нок из цве­тов на чай­ни­ке, гор­шоч­ки для са­ха­ра, блюд­ца и чаш­ки, нра­ви­лось сле­дить за жес­та­ми офи­ци­ан­ток в бе­лых фар­туч­ках и с бан­та­ми в во­ло­сах; де­вуш­ки де­ли­кат­но бра­ли се­реб­ря­ны­ми щип­чи­ка­ми пи­рож­ные, что­бы по­ло­жить их на бу­маж­ные та­рел­ки с кру­жев­ны­ми фес­тон­чи­ка­ми по кра­ям.
За со­сед­ним сто­ли­ком две де­воч­ки с бе­ло­ку­ры­ми ко­са­ми на­сла­ж­да­лись вкус­ным ча­ем. Их отец, важ­ный гос­по­дин с уса­ми ще­точ­кой, си­дел очень пря­мо, слу­шая их ще­бе­та­ние, и ино­гда под­твер­ждал то или иное мне­ние лег­ким кив­ком. Дев­чуш­ки по­гля­ды­ва­ли на Оли­вье, а за­тем об­ме­ни­ва­лись вы­со­ко­мер­ной ка­приз­ной гри­ма­ской. Маль­чик не по­ни­мал, по­че­му они смот­рят на его но­ги, а по­том вверх, в не­из­вест­ную точ­ку над его го­ло­вой.
Мыс­ли его сно­ва об­ра­ти­лись к Прин­цес­се, пе­ву­чим го­ло­ском она что-то го­во­ри­ла ему о пред­стоя­щих ка­ни­ку­лах, о мо­ре, ко­то­ро­го он ни­ко­гда еще не ви­дал, о пля­жах, по­хо­жих, по его пред­став­ле­нию, на пе­соч­ни­цы в скве­рах, мо­жет, толь­ко по­боль­ше, о на­бе­реж­ной в До­вил­ле, о зна­ме­ни­тых лю­дях, ко­то­рых там встре­ча­ешь, о ка­зи­но, о бе­гах, о про­гул­ках, о голь­фе. Из ее изящ­но­го, кра­си­во очер­чен­но­го ро­ти­ка слы­ша­лись толь­ко при­ят­ные лас­ко­вые сло­ва, буд­то она не го­во­ри­ла, а пе­ла.
Уп­ле­тая кекс, Оли­вье ри­ск­нул за­дать во­прос, от ко­то­ро­го он дол­го воз­дер­жи­вал­ся. Он был очень сму­щен, ли­цо у не­го по­крас­не­ло, и он про­бор­мо­тал:
— Это прав­да, э-э… Ма­до, что, ну что…
— Что, ма­лыш?
— Что вы шо­фер­ша так­си?
Она с не­до­уме­ни­ем смор­щи­ла бро­ви. Оли­вье еще боль­ше по­крас­нел и из­ви­няю­щим­ся го­ло­сом про­ро­нил: «Мне ска­за­ли, что…» Он чув­ст­во­вал се­бя ужас­но не­веж­ли­вым, не­скром­ным, вро­де тех ку­му­шек, ко­то­рые сплет­ни­ча­ют во дво­рах или из ок­на в ок­но, ста­ра­ясь что-то вы­ве­дать друг у дру­га околь­ным пу­тем.
Ма­до за­жгла си­га­ре­ту «Прим­роз», рас­те­рян­но по­вер­те­ла ча­шеч­ку на блюд­це, а по­том за­го­во­ри­ла уже серь­ез­но:
— Да нет же, ты зна­ешь, у ме­ня нет так­си… Мне при­хо­дит­ся все вре­мя то на­де­вать пла­тья, то их сни­мать и на­де­вать дру­гое. Ведь я «ма­не­кен»…
Оли­вье не по­нял, что в дан­ном слу­чае мог­ло оз­на­чать сло­во «ма­не­кен». Во-пер­вых, по­то­му, что оно муж­ско­го ро­да, сле­до­ва­тель­но, не­при­ме­ни­мо к жен­щи­не.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108