Здесь был свой осо­бый язык, за­им­ст­вую­щий мно­гое у ар­го, но бли­же, по­жа­луй, к на­род­ной ре­чи, со вся­ки­ми на­смеш­ли­вы­ми про­зви­ща­ми, очень об­раз­ный, ост­ро­ум­ный. Мо­ло­дые лю­ди, с во­ло­са­ми, на­ма­зан­ны­ми брил­ли­ан­ти­ном «Ар­жан­тин» или «Бе­кер­фикс», бы­ли не­сколь­ко же­ман­ны, од­на­ко не пре­неб­ре­га­ли вы­ра­же­ния­ми, вро­де «за­ме­та­но», «ко­реш» или «пшел, бол­ван». Уже во­шло в упот­реб­ле­ние сло­веч­ко «биз­нес», ка­ба­чок зо­вут «ко­ро­боч­кой», ком­на­ту — «ко­ну­рой», а хо­зяи­на — все­гда «обезь­я­ной». С неж­но­стью про­из­но­сят «цы­поч­ка», с пре­зре­ни­ем — «дев­ка». Се­мей­ные ти­ту­лы бе­рут­ся взай­мы у ла­ты­ни: «па­тер», «ма­тер», ед­ва за­мет­ную транс­фор­ма­цию пре­тер­пе­ли сло­ва «бра­тан», «своя­чок», бы­ту­ют и тер­ми­ны де­ре­вен­ские: «па­па­ня», «ма­ма­ня», «дядь­ка» и «тет­ка» (этот по­след­ний тер­мин упот­реб­ля­ет­ся и для обо­зна­че­ния пе­де­ра­ста).
По­всю­ду во­круг тол­пи­лись ожив­лен­ные ком­па­нии, ора­ли ма­лень­кие буя­ны, вдоль ули­цы плы­ла це­лая фло­ти­лия лю­дей, а из окон жиль­цы со­зер­ца­ли это по­ис­ти­не те­ат­раль­ное зре­ли­ще, не имею­щее ни кон­ца, ни ан­трак­тов.
Та­кой бы­ла ули­ца в лет­ние ве­че­ра. И та­кой уви­дел ее Оли­вье, ко­гда на­ко­нец-то вы­шел из сво­его чу­лан­чи­ка под ле­ст­ни­цей. Не­сколь­ко ми­нут он сто­ял на уг­лу ули­цы Баш­ле, со­всем один, при­сло­нясь спи­ной к га­зо­во­му фо­на­рю, по­том за­су­нул ру­ки в кар­ма­ны и по­пы­тал­ся при­нять не­при­ну­ж­ден­ный вид. На ле­вый ру­кав его сви­те­ра Эло­ди при­ши­ла тра­ур­ную по­вяз­ку, не­сколь­ко ши­ро­кую для дет­ской ру­ки. Он по­ни­мал, что раз он от­ме­чен этим пе­чаль­ным сим­во­лом, то не мо­жет примк­нуть к иг­ре сво­их свер­ст­ни­ков. По­се­му он на­пра­вил­ся к ста­ри­кам, при­стро­ил­ся ме­ж­ду ок­ном Аль­бер­ти­ны и за­пер­той га­лан­те­рей­ной лав­кой, за­ло­жил ру­ки за спи­ну и при­тво­рил­ся, что его ин­те­ре­су­ет бе­се­да Аль­бер­ти­ны с эле­гант­ной и ма­нер­ной ма­дам Па­па (так со­кра­ти­ли ее слиш­ком длин­ную гре­че­скую фа­ми­лию), с этой ста­рой да­мой, ни­ко­гда не вы­хо­див­шей из до­ма без шля­пы, и с Люсь­е­ном Заи­кой, ра­дио­лю­би­те­лем и мас­те­ром по ре­мон­ту при­ем­ни­ков, а так­же и с Гас­ту­не, про­зван­ным так из-за сход­ст­ва с пре­зи­ден­том Гас­то­ном Ду­мер­гом и еще по­то­му, что за­тас­кан­ные пат­рио­ти­че­ские из­ре­че­ния, бес­ко­неч­но по­вто­ряе­мые этим быв­шим во­якой, бы­ли срод­ни трех­цвет­ной идее Рес­пуб­ли­ки.
Ма­дам Па­па, ес­ли она не рас­ска­зы­ва­ла о сво­ем до­ро­гом вну­ке, ко­то­рый был на во­ен­ной служ­бе где-то там на Вос­то­ке, то пы­та­лась рас­су­ж­дать о те­ат­раль­ных спек­так­лях, та­ких, как «Сла­бый пол », с ак­три­сой Мар­ге­рит Мо­ре­но, или «До­ми­но », с ар­ти­стом Луи Жу­ве. Ее со­бе­сед­ни­ца, ку­муш­ка Аль­бер­ти­на Хак, бу­ду­чи фе­ми­ни­ст­кой, тол­ко­ва­ла о под­ви­гах лет­чиц Ма­ри­зы Ба­стье и Ма­ри­зы Ильц, не­сколь­ко пу­тая их при этом, по­том с воз­му­ще­ни­ем за­го­во­ри­ла о том, что у жен­щин нет пра­ва го­ло­са. Тот­час же Гас­ту­не, по­гла­жи­вая боль­шим паль­цем весь га­лан­те­рей­ный на­бор сво­их ор­ден­ских лен­то­чек, гру­бо пре­рвал ее:
— Ну уж нет! А ко­го ста­вят к стен­ке? А кто на вой­ну идет, чтоб его там уби­ли?
Ед­ва они за­ме­ти­ли Оли­вье, все об­ме­ня­лись мно­го­зна­чи­тель­ны­ми взгля­да­ми. Гас­ту­не по­пра­вил ка­ран­даш, ко­то­рый но­сил за ухом, как ба­ка­лей­щик, и зая­вил с бух­ты-ба­рах­ты:
— Зна­ешь что, гра­ж­да­нин! Не за­бы­вай, что муж­чи­на за­ка­ля­ет­ся в ис­пы­та­ни­ях…
Оли­вье по­ка­за­лось, что он ус­лы­шал, как Люсь­ен Заи­ка ему шеп­нул: «Во-от, во-от бал­да-то». Оли­вье очень лю­бил Люсь­е­на и все­гда го­во­рил про не­го: «Это мой ко­реш!» — что мно­гое зна­чи­ло. Не­ук­лю­жий, ко­ст­ля­вый, зи­мой и ле­том в шта­нах, сши­тых из сол­дат­ско­го одея­ла, в сви­те­ре очень жид­кой вяз­ки, бол­таю­щем­ся во­круг бе­дер, ко­то­рый он бес­пре­рыв­но об­дер­ги­вал, Люсь­ен де­лил свое вре­мя ме­ж­ду за­бо­та­ми об из­му­чен­ной ча­хот­кой же­не и хи­лом ре­бен­ке и бес­ко­неч­но ре­мон­ти­руе­мы­ми при­ем­ни­ка­ми — на лам­пах или де­тек­тор­ны­ми, — за­по­ло­нив­ши­ми всю ком­на­ту свои­ми ан­тен­на­ми, ан­ти­фе­дин­га­ми соб­ст­вен­но­го изо­бре­те­ния, чтоб луч­ше слы­шать Ли­он-ля-Дуа или Бор­до-Ла-фай­ет. Де­фек­ты его ре­чи вы­зы­ва­ли на­смеш­ки, очень его раз­дра­жав­шие и толь­ко уси­ли­ваю­щие заи­ка­ние. На­при­мер, с ним за­те­ва­ли раз­го­вор — са­мым лю­без­ным то­ном — и в то вре­мя, как он от­ве­чал, кру­ти­ли у не­го на курт­ке пу­го­ви­цу, как буд­то это был ре­гу­ля­тор зву­ка в при­ем­ни­ке. Ес­те­ст­вен­но, что Люсь­ен, за­гип­но­ти­зи­ро­ван­ный этим вра­ще­ни­ем пу­го­ви­цы, заи­кал­ся еще боль­ше.
Ра­дио­лю­би­тель обо­гнул сво­их со­се­дей, си­дев­ших на стуль­ях, и по­до­шел к ре­бен­ку, же­лая его об­нять, но Оли­вье, как ди­кая кош­ка, шер­сти ко­то­рой не­ожи­дан­но кос­ну­лись, от­пря­нул на­зад. Люсь­ен за­каш­лял­ся, об­дер­нул еще ни­же на се­бе сви­тер — вско­ре он ста­нет длин­ным, как пла­тье, — по­ис­кал, что бы та­кое по­ко­ро­че ска­зать маль­чи­ку, но на­шел все­го не­сколь­ко слов: «Хо­ро­ший па­рень, хо­ро­ший», — и по­ста­рал­ся про­из­не­сти их как мож­но луч­ше.
Про­шло не ме­нее ча­са, по­ка Оли­вье ре­шил­ся уй­ти. По­рой кто-ни­будь из то­ва­ри­щей из­да­ли здо­ро­вал­ся с ним, и он от­ве­чал: «При­вет!» Его за­де­ло лишь, ко­гда Кап­де­вер, у ко­то­ро­го бы­ла та­кая при­чу­да, на­чал ца­ра­пать свои ини­циа­лы на став­нях га­лан­те­рей­ной ла­воч­ки, но Аль­бер­ти­на ве­ле­ла ему уби­рать­ся прочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108