У нас здесь страждущих много, а кроватей мало. Посмотри: на некоторых по два пациента.
Это была правда: на соседней кровати он увидел на подушке две головы; больные лежали, вытянувшись под одеялом, чтобы занимать меньше места.
– Простите, я был не прав, – сказал ей Чезаре.
– Двое больных на одной кровати – это непорядок, – продолжала сестра Теотимма. – Но как же выставить за дверь того, кто страдает? Вот и вас я впустила, хотя это не разрешается, – сказала она, отходя.
Чезаре повернулся к Джузеппине.
– Ты должна идти к малышам. А за мамой присмотрю я. Джузеппина наклонилась и слегка коснулась запавшей щеки матери.
– Меняй компресс каждые десять минут. Так ей полегче, – сказала она.
– Хорошо, – ответил Чезаре и занял место сестры.
– Вот увидишь, скоро она придет в себя, – утешила она его.
– Я сделаю все, что нужно. А ты присмотри за малышами.
Джузеппина повернулась и, горестно склонив голову, пошла к выходу. У дверей она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на мать.
Оставшись один, Чезаре огляделся вокруг: болезнь и страдание были повсюду – на этих лицах и в стонах больных, в этом запахе и тусклом больничном свете. Давным-давно было запрещено класть больных по двое в одну кровать, но места всем не хватало, и правило по-прежнему нарушалось. Больнице Ка Гранда было уже четыреста пятьдесят лет. Она была построена для бедных еще герцогом Франческо Сфорца и его женой Бьянкой Марией Висконти, которые поручили архитектору Филарете осуществить этот проект. В течение веков сюда помещали тысячи больных чумой, сифилисом, тифом, которые по большей части отправлялись отсюда на тот свет. В давние времена в ее просторном дворе устраивались рыцарские турниры и партии в мяч.
Теперь многое изменилось: медицина делала успехи, появились замечательные врачи, как доктор Карло Байзини, «врач бедняков». Но страдания и смерть оставались вечным уделом человека.
Чезаре погладил шершавую руку матери и почувствовал, как отчаяние охватывает его. Когда кого-то привозили в Ка Гранда на носилках, надежд было мало. Что бы ни говорила монахиня, которая слепо верила в божественное провидение, что бы ни говорила она о неизбежности смерти для каждого, невозможно было смириться с этой ужасной мыслью, что он может потерять мать. На уголке простыни была метка больницы: голубка, которая держит в клюве ленту с девизом: «Хвала милосердию». Голубь – Коломбо. И фамилия эта давалась всем детям-подкидышам, которых больница принимала и выхаживала. Коломбо была фамилия матери, а значит, и его предков с материнской стороны.
– Коломбо, – произнес он громко, сам не замечая этого.
– Чезаре, – позвала его мать ясным голосом.
– Мама. Как себя чувствуешь? – Вопрос был глупый, что и говорить, но ничего другого на ум не приходило.
– Почему ты сказал «Коломбо»? – спросила она, точно продолжая прерванный разговор.
– Потому что я увидел голубку на простыне.
– И моя фамилия Коломбо.
– Не разговаривай, – забеспокоился он. – Ты устанешь.
– От разговора не устанешь. И меня зовут Коломбо, – прошептала она с задумчивым видом, – как всех детей из этой больницы.
– Просто совпадение, мама. – Ему хотелось узнать, почему, но он боялся, что она утомится, рассказывая.
– Нет, не совпадение, – сказала мать, как-то даже приободрившись, окрепшим голосом. – Твой дедушка был сыном этой больницы. Он получил свою фамилию именно здесь, в честь этой голубки больницы Ка Гранда.
– Разве это так важно, мама? Ты устанешь.
– Важно, важно, – настаивала она. – Когда устану, я остановлюсь. Его мать, твоя бедная прабабушка, упокой господи ее душу, была крестьянкой в Караваджо. Часто она ходила собирать тутовые листья для шелковичных червей в рощу, принадлежавшую графам Казати.
– Поменять тебе компресс на голове? – прервал он, чтобы отвлечь ее.
– Делай что хочешь, но дай мне сказать. У этого графа Казати был взрослый сын. Парень во всем нормальный, но один глаз у него был больше другого, огромный, как у вола.
Поэтому его и прозвали Воловий Глаз. Молодой граф Казати скрывал свой недостаток под полями большой черной шляпы, которая закрывала ему пол-лица. Он был хороший юноша, но из-за этого глаза ни маркизы, ни графини, ни другие синьорины не хотели выходить за него замуж.
– Ты не хочешь передохнуть? – Чезаре взял алюминиевый стакан, стоявший на тумбочке. – Пить хочешь?
– Да, глоток воды. – Ей казалось, что она чувствует себя лучше.
Чезаре поднес стакан к ее губам, и она отпила немного.
– А теперь отдохни, – ласково уговаривал он.
– Для этого у меня будет много времени, сынок. – В палате погас общий свет, остались только несколько матовых лампочек. – Ты меня видишь, Чезаре?
– Да, мама.
– Тогда наклонись поближе, я говорю тихо. Этот молодой граф, такой добрый, но при этом несчастный, видя в своей роще в Караваджо ребят, всякий раз бросал им монетки. Девушки его избегали. Только твоя прабабушка имела к нему сострадание и по-христиански жалела его. Когда он здоровался с ней или заговаривал, она притворялась, что не замечает его воловьего глаза. В конце концов граф Казати влюбился в нее, а она в него. Они стали мужем и женой, не будучи повенчаны. Он был без ума от твоей прабабушки и хотел жениться на ней, но родные воспротивились этому. Когда родился твой дедушка, они подкинули его в эту больницу, а несчастную мать младенца отослали в монастырь прислуживать монахиням. Молодой граф Казати умер вскоре после этого на вилле, куда его заключили.
– Какой смысл вспоминать об этих несчастьях? – сказал Чезаре. Мать рассказывала ему какие-то сказки о его семье.
– Даже горе имеет смысл, если помогает понять, кто ты такой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147