А вот управляться с топором и пилой так и не
научился. И что интересно: другие работяги не попрекали меня неу-
мелостью, видели, что стараюсь.
Уставал, конечно. По утрам не хотелось вставать, идти на ра-
боту. Но за отказ, можно было угодить в ШИЗО, штрафной изолятор.
ШИЗО - это карцер; в лагерном просторечии - кандей или пердильник.
Голые нары, триста граммов хлеба в день - не очень приятная перс-
пектива. Но некоторые шли на это. Прятались под нарами, на черда-
ках. Их, конечно, искали; кого найдут - волокли на развод.
Разводом называется процедура отправки на работу. Бригады
выстраиваются перед воротами. У нарядчика в руках узкая чисто
строганная дощечка: на ней номера бригад, количество работяг. (Бу-
мага дефицитна, а на дощечке цифры можно соскоблить стеклом и на-
завтра вписать новые.) Конвоир и нарядчик по карточкам проверяют,
все ли на месте, и если все - бригада отправляется на работу. А

- 152 -

если кого-то нет - задержка, пока не отловят и не приведут отказ-
чика. Буде фельдшер вынесет приговор - "здоров", придется встать в
строй.
У нас на комендантском развод шел под аккомпанемент баяна.
Освобожденный от других обязанностей зек играл бодрые мелодии -
для поднятия духа.
На разводе можно было увидеть много интересного. На меня
большое впечатление произвел такой эпизод: блатарь-отказчик выр-
вался из рук надзирателей, скинул с себя - с прямо-таки немыслимой
быстротой! - всю одежду до последней тряпки, закинул один валенок
на крышу барака, другой за зону и плюхнулся голым задом в сугроб.
При этом он орал:"Пускай медведь работает, у него четыре лапы!"
Помощники нарядчика под общий смех - развлечение, все-таки, -
выкинули его за ворота. Ничего - оделся, пошел трудиться.
У блатных было много картинных способов продемонстрировать
нежелание работать - например, прибить гвоздем мошонку к нарам.
Своими глазами этого я не видел, врать не буду. Но мне рассказыва-
ли, что одного такого, прибившего себя - правда, не к нарам, а к
пеньку - побоялись отдирать. Пришлось спилить пень и вместе с
пострадавшим отнести на руках в лазарет.
Расположением вольного начальства пользовались бригадиры,
умевшие выгнать на работу всех своих работяг. ("Незлым тихим сло-
вом" этого, конечно, не добиться было).
Таким бригадирам разрешались некоторые вольности. Один, здо-
ровенный мужик под два метра ростом, забавлялся, например, тем,
что тайно выносил в рабочую зону свою возлюбленную. Тридцатью го-
дами позже мы с Юликом видели в Японии, как мать макака носит на
груди детеныша. Так вот, точно таким манером, цепляясь руками за

- 153 -

шею, а ногами обвив талию, маленькая щупленькая девчонка пристраи-
валась на бригадирской груди и он, запахнув полушубок, спокойно
проносил ее мимо надзирателей. Один раз попался - но обошлось,
посмеялись только.
... Голый отказчик в сугробе, девчушка под полушубком - в
обоих случаях дело происходило зимой. Это значит, что на общих ра-
ботах я оставался до первых морозов. Не очень долго - но за это
время и в лагере, и в мире произошло немало событий: началась и
кончилась война с упомянутой выше Японией, объявили амнистию. И
двое из моих однодельцев, Миша Левин и Нина Ермакова вышли на сво-
боду: под амнистию попадали все, у кого срок был не больше трех
лет - независимо от статьи. Мишке с Ниной здорово повезло: кроме
них я видел только одного "политика" которому дали три года.
Это был Коля Романов, парашютист - но не немецкий, а советс-
кий. Его вместе с группой десантников выбросили над Болгарией в
самом начале войны. По сведеньям нашей разведки, болгары все пого-
ловно были за русских. Поэтому Коле и его товарищам велено было:
как приземлятся, сразу идти в первую попавшуюся деревню и органи-
зовать партизанский отряд. Братушки не выдадут!.. Умное начальство
так уверено было в успехе, что ребят даже не переодели в какие-ни-
будь европейские шмотки. На них были красноармейские гимнастерки -
правда, без петлиц - или юнгштурмовки. Всех их, конечно, сразу же
выловила болгарская полиция. До конца войны Коля просидел в со-
фийской тюрьме; никаких военных секретов не выдал (по незнанию та-
ковых) и оказался так стопроцентно чист даже перед советским зако-
ном, что отделался, можно сказать, легким испугом: по статье 58-1б
измена родине, дали всего три годочка. В другой стране дали бы,
возможно, медаль - за страдания - и денежную компенсацию.

- 154 -

На Лубянке в одной камере с Юлием Дунским сидел французский
офицер, который скрупулезно подсчитывал, сколько денег ему выпла-
тят, когда он вернется на родину, и до какого звания повысят - но
это там, это "их нравы". А у советских собственная гордость...
Из внутрилагерных событий той осени отмечу во первых поваль-
ную эпидемию поноса со рвотой, дня на три парализовавшую наш лаг-
пункт. Болели все без исключения, и работяги, и придурки, в том
числе врачи с фельдшерами.
Вообще-то за все десять лет я хворал раза два - и несерьезно:
например, чесоткой. Ну, намазали в санчасти серной мазью, и все
прошло. А простужаться не простужался, хотя было где. Видимо, нап-
ряженная лагерная жизнь мобилизовала какие-то скрытые резервы ор-
ганизма. У многих даже язва желудка проходила - чтобы вернуться
уже на воле. Говорят, так же было на фронте.
Но тогда, на комендантском, от унизительной хвори не спасся
никто. Лечили по-простому: выпиваешь две поллитровые банки тепло-
ватого раствора марганцовки, бежишь в уборную, блюешь и все прочее
- а после терпеливо ждешь, когда эта мука кончится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144