машинист несуществующего
вентилятора становился проходчиком - и наоборот.
После Шварца я отправился к главному геологу з/к Котэ Джавришвили и
выпросил справку о том, что в самом трудном забое якобы имеется
повышенная влажность. За это норма снижалась.
Потом пошел к старшему нормировщику Свету Михайлову и попросил дать
норму на ручную вытаску леса через шурф, хотя лес там поднимали
лебедкой. Норма снизилась бы раза в три. И тут-то произошла первая
осечка.
Свет был примерным службистом - видимо, армейская выучка
сказывалась. Никаких потачек работягам он не давал, за что его
сильно не любили. Даже написали донос куму: мол, японцы забросили
в Минлаг Святослава Михайлова с тем, чтоб он изводил русских
людей. Дословно так.
Мы с Юликом упомянули об этом в стихотворном приветствии ко дню
рождения Света:
Его японки целовали,
Его микадо наградил -
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил.
Был, говорят, проходчик где-то,
Шипел на Света, паразит!..
Восстал он против мнений Света
Один, как прежде - и убит.
Лишь мы, коллеги Святослава,
Отдел Зарплаты и Труда,
Владеть землей имеем право,
А паразиты - никогда!..
Шутки шутками, но вот теперь, в ответ на просьбу облегчить участь
моих подопечных, Свет заявил, что поблажек он никому не делает.
- Ты знаешь мои принципы! - гордо сказал он. На что я ему
ответил:
- А ты знаешь, что у меня принципов нет. Не сделаешь - скажу
Полине, что ты берешь взятки.
Полина была вольная нормировщица, очень славная; с ней у Света
намечался роман. Он возмутился:
- Я же не беру!
- Я-то это знаю, а она нет. Она мне поверит.
- Черт с тобой, - пробормотал принципиальный Михайлов и дал
мне липовую норму.
Заработки у моих работяг за три месяца выросли в два, а у кого и в три
раза. Они меня на руках готовы были носить - особенно начальник
участка Зуев.
Здесь самое время сказать поподробнее о первых двух благодетелях:
Шварце и Джавришвили.
Котэ был человеком разносторонних дарований. Геолог и альпинист,
он - не в Инте, а в Тбилиси - побывал даже завлитом драмтеатра.
Был доброжелателен, интеллигентен, хорошо и необидно острил.
"Индивидуальную кухню" - плиту под открытым небом, где зеки могли
сготовить себе что-нибудь из присланных родными продуктов, называл
"инди-минди": это такие грузинские частушки. А когда незадолго до
его смерти мы с Котэ обедали в тбилисском ресторанчике, официанта
Георгия он немедленно нарек Георгием Обедоносцем...
На шахте он познакомил нас со старым грузинским меньшевиком,
эмигрантом Схиртладзе. Того чекисты привезли из Ирана, когда там
стояли наши войска - году в сорок четвертом. Заманили в машину,
оглушили и, переодев в солдатскую гимнастерку, обмотали голову
окровавленным бинтом. Под видом раненного во время учений бойца
беднягу провезли мимо иранских пограничников. Я вспомнил эту
историю, когда писался сценарий "Затерянного в Сибири". Как и
герой нашего фильма, Схиртладзе вышел на волю. Окончил он свои дни
в родном городе.
Что касается начальника плановой части Михаила Александровича
Шварца, то это случай нетривиальный. Он приехал на Инту по
распределению, окончив ленинградский горный институт. Худенький, с
оттопыренными и розовыми как у крольчонка ушами, он прошел
соответствующий инструктаж: в особом отделе ему объяснили, с каким
контингентом ему придется иметь дело на шахте. Предатели,
каратели, шпионы, террористы...
Первые дни он ходил по шахткомбинату, опасливо оглядываясь. Но ему
двух недель хватило, чтобы сообразить, что к чему. Мы подружились
с ним еще в бытность зеками - правда, звали по имени-отчеству, а
он нас - Юлик и Валерик. Впоследствии он стал Мишкой, а мы
остались Юликом и Валериком. Мы дружим и по сей день.
Шварц был истово верующим коммунистом; его даже сделали секретарем
парткома. Начальство пожалело об этом очень скоро: молодой
секретарь наивно полагал, что его задача - защищать интересы
рабочих, а не шахтной администрации. Попытались, по указанию
сверху, "переизбрать" его, но не тут то было: вольные работяги не
дали Шварца в обиду. Невероятно, но факт.
Коммунистические убеждения не мешали Михаилу Александровичу относиться к
Сталину, мягко говоря, критически. И в 1953 году, когда появились
первые сообщения о тяжелой болезни товарища Сталина, Шварц, как и
мы, с надеждой поглядывая на репродуктор, ждал очередного
бюллетеня. Врачей среди нас не было, никто не объяснил, что
"дыхание Чейн-Стокса" - это предсмертные хрипы, но и так ясно
!k+., что дело идет к счастливому концу.
5-го марта я работал в ночную смену. Из шахты выехал пораньше
- чтобы успеть к первому утреннему выпуску последних известий.
Прибежал в диспетчерскую, подождал немного и наконец услышал
скорбный голос Левитана:
- От Центрального... (глубокий вздох: "Х-х-х-х...")
Комитета...
- Всё, - сказали мы с дежурным диспетчером в один голос.
По такому поводу следовало выпить, но как на грех спиртного не
было.
Отметили это событие всухую. Вчетвером - Свет, Ярослав Васильевич,
Юлик и я - купили в лагерном ларьке кило конфет "Ассорти" и съели
за один присест. Такой устроили себе детский праздник.
Радовались в зоне далеко не все - боялись, не стало бы хуже. Под
репродуктором в бараке сидел молодой еврей - по-моему, тот самый,
что попал "за разжигание межнациональной розни" - и плакал
крупными коровьими слезами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144