На «Своем острове» и на «Кукушке» стучали моторы. Как только Яагуп поднялся на палубу и встал у руля, «Кукушка» тоже снялась с якоря. Наш парусник выходил из Пааделайдской бухты последним. Дедушка Аабрам стоял за рулем. Пярни внизу регулировал обороты мотора. Здесь, у берега, было много больших камней, и, хотя дедушка Аабрам знал фарватер так же, как дорожки на своем дворе, он позволил поднять парус только в открытом море. Другие суда, и «Кукушка» с ними, были далеко впереди. На берегу ни Лены, ни придурковатых близняшек не было видно. Пааделайд казался в сгущающихся сумерках темной полоской, над которой черным крестом выступали крылья ветряка.
Рассказчик умолк и посмотрел вверх на полную луну, которая поднялась над снежным хребтом Скалистых гор.
— Повторил он задумчиво слова Нила Армстронга, которые тот произнес перед тем, как ступить на Луну.
Был сентябрь 1972 года.
— Луна не была тем островом, где могли бы поселиться люди, где они нашли бы кусок хлеба и пядь земли. Но они будут искать свой остров, чтобы отправиться туда, если им на Земле не найдется места, как не нашлось его нам на Пааделайде,— добавил рассказчик.
— Теперь на Пааделайде места вдоволь. Через пару лет советские космонавты и американские астронавты начнут в одном корабле летать вокруг Земли.
— Хорошо бы.
— Твой рассказ смешал все мои творческие планы. Вряд ли раньше чем через пару лет смогу обо всем этом написать. И у меня такое чувство, что к тому времени можно будет и не менять ничьих имен.
— Нет! Слишком много крови и злобы впитала в себя земля, и все это еще не отстоялось. У меня дети, внуки и правнуки...
Луна поднялась высоко над Скалистыми горами и своим холодным светом серебрила их снежные вершины. Море шумело все сильнее, оно достигло высшей точки и теперь неслось через пролив назад, в океан.
Часть вторая БЕГСТВО
Четыре камневозные лодки с Пааделайда, на этот раз груженные вовсе не камнями, а заполненные людьми и их скарбом, уходили все дальше от пааделайдских рифов на запад, не думая о холодном зимнем море и наступающей ночи. Ветер был слабым, зато был сильным человеческий страх. Если бы он вместо ветра задувал в паруса, лодки шли бы куда быстрее. Дедушка Аабрам ухватил одной рукой руль «Своего острова», а другой придерживал шкот среднего паруса; он так надеялся на помощь мотора, но все не решался его запускать — хотел по возможности тише уйти подальше от берега. Известно, что многие, у кого огонь начинал жечь пятки, бежали через Пааделайд, и, как всякое бегство, теперь и свое тоже пааделайдцы старались совершить без шума. К счастью, ветер, пускай слабый, позволял идти не лавируя, и на востоке все сужалась низкая береговая линия острова. По мере того как в снежной завесе удалялся берег, у всех у нас отступал страх перед карательным отрядом, и у меня, пятнадцатилетнего в ту пору парня, тоже. В свое время я целых два года был охвачен страхом обезножеть, но то был иной страх. Теперешний объединял все четыре лодки, и чем больше увеличивалось расстояние между нами и Пааделайдом, тем меньше становился страх. Откуда было взять лодки казакам или матросам карательного отряда, присланным из Риги в Курессааре, чтобы броситься вдогонку, но даже имея их, не знают нашего моря — посадят лодки на подводные рифы. Со стороны моря карательный отряд не страшен — в море всегда вольнее, чем на земле. Царь послал целую армаду на японцев, а ту армаду потопили в Цусимском проливе. Между Ригой и Курессааре палачей не топили — не было топильщиков,— да и мы на своих пааделайдских лодках не способны на это. Лишь бы скорее убраться. Карательные отряды бесчинствуют на суше, не слышно было, чтобы они хватали беглецов на море. Выскочат на конях на обледеневшую гальку у воды, поглядят нам вслед, если что-то еще видно будет, повернут кругом и начнут обшаривать дома и пытать тех, кто остался.
...Что они только сделают с Леной?
Старый барон Маак обязательно будет вместе с карателями, подскажет, кого расстрелять, кого выпороть, а кого в Сибирь угнать. Говорят, бароны в каждом карательном отряде главные советчики и судьи. Барон Маак зол на моего отца Тимму за то, что он привел мужиков требовать у него откупа Пааделайда. Разве можно у барона что-нибудь требовать, у него положено только униженно просить.
Когда мы отплыли настолько, что в темноте размылся черный крест крыльев пааделайдской мельницы — уж теперь-то каратели с берега нас не достанут! — мне, подростку, вспомнились два куплета Михкеля Вески из школьного учебника:
С богом хутор я оставил мой родной,
сердце больно жмет и давит силою тройной.
Придержи чуток лошадку, дай я оглянусь; может, больше не увижу хуторок свой.
Теперь, спустя почти семьдесят лет, находясь от Пааделайда на другом краю земли, я могу без боязни спросить себя: а действительно ли совпадали со словами песни мои мысли слабоногого юноши, который, дрожа от холода, стоял возле люка беженской лодки? Только что в страхе перед карательным отрядом я был готов на все, чтобы оказаться дальше от* берега,— и вот уже мне жаль покидать Пааделайд... Но там уже не было отцовского хутора (Пих- ланука и не был хутором, это было лишь ухоженное бобыльское подворье), да и отец находился вместе со мной на беженской лодке. Видимо, сам Михкель Вески тоже покидал родной хутор и просил брата придержать лошадь, мое «тпру-у» дедушка, стоя сейчас у руля, пропустил бы мимо ушей. Мы в страхе бежали. Правда, с удалением от Пааделайда и с приближением ночи страх стал улегаться, но не прошел. Ведь не все военные корабли посланы в Цусимский залив, кое-что оставлено и для Балтийского моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65