И они уже без слов потащились, сколько было сил, с груженым ялом на крик.
Обернувшись, Аабрам увидел, что их следы на льду делали полукруг, забирали слишком вправо. Изменил свой
белый цвет и след от правого полоза, он стал зеленоватым, и на нем выступила вода.
Снег повалил так густо, что Яагуп уже за два шага ничего не видел. Провались он под лед, его бы, конечно, вытащили, но это заняло бы время и было небезопасно, ведь ял был основательно загружен.
— Назад! Назад!— закричал отец Яагупу, и они с Аабрамом стали тянуть ял за корму на себя. Теперь уже Яагуп упирался в носовую часть яла. Ему приходилось быть осторожным, ведь толкни он со всей силой, и мог бы провалиться под лед.
Только оттянув лодку саженей на десять, они решились остановиться. Отец снова попробовал пешнем лед. Одним ударом, правда, уже не пробивал его, но лед здесь был все-таки недостаточно толстым. Он оттащил ял еще сажени на три, где было поспокойнее.
— В некоторых местах здесь проходит течение,— сказал Аабрам.
Один из лахтевахеских Пиксов, мяттаский Тоомас, года два назад распрощался тут с жизнью. Смелости у мужика оказалось больше, чем ума, и только в апреле, когда открылось море, труп прибило к берегу.
И тут же донесся ясный крик: «Помо... помо...»
Взгляды Аабрама, отца и Яагупа скрестились, у всех промелькнула одна и та же мысль: пограничник, кордонщик Высоцкий... Ехал с Пааделайда на лошади — вон как животное колошматит передними ногами, пытается упереться, но опоры не находит и, ломая копытами лед, снова проваливается. По этому, пусть слабому, голосу им все стало ясно, и видеть не надо.
...Отец был уверен, что это начальник заставы Высоцкий, другим пограничникам лошади не полагалось. Уверен был отец и в том, что Высоцкий ехал с Пааделайда. Он отказывался думать, что Высоцкий едет от Рахели. Но и без этой мысли, не допуская ее в сознание, его охватила злоба. Рыскает, черт, по семьям, вынюхивает, будто они на Пааделайде контрабандисты какие. Ведь знает, что здесь никто не занимается контрабандой. С мызой враждуют, но с казенной властью стараются ладить, чтобы не было неприятностей. Все же надо спасти, мелькнуло в голове отца. Сам провалился и безвинную животину в полынью загнал. Раньше надо было коня спасти, животина ни в чем не виновата. И не вызволишь кордонщика, пока лошадь не вытащишь, в смертельном страхе животина забьет подковами избавителя. Надо к лошади подобраться так, чтобы
набросить ей на шею веревку. И втащить на лед, а если не удастся, придется животину удушить, иначе Высоцкого не спасешь. Все займет время, и Высоцкий к тому моменту уже... «Не убий»,— гласит пятая заповедь. Они, конечно, постараются его спасти, если только им под силу будет.
В голове Аабрама копошились примерно те же мысли. Так же как мой отец не дозволял думать о своей жене, так и дедушка мой не допускал мысли, что Рахель, дочь его, путается с начальником заставы. Когда-то обещал выдать свою младшую дочь Рутть за Тимму — славного вдовца, но та сбежала с матросом финского судна еще раньше, чем Тимму успел прислать сватов. Пропала и пропала, до сих пор ни слуху ни духу. Элиасу писали из Америки, будто там видели Рутть, но пока ни одним знаком она о себе родителям знать не дала. Чтобы искупить вину сестры, за ее вероломство, а может, там и кое-что другое было замешано, только гордая старшая сестра, которая до этого отсылала всех сватов, взяла да и по своей доброй воле стала женой Тимму. Несколько лет прожили в ладу, и теперь бы Аабрам ничего не знал, если бы мать раза два не возвращалась от Рахели с заплаканными глазами. Значит, теперь этому конец! Господь бог сам послал наказание... Они, конечно, сделают все, что в их силах, только ведь лед слабый...
— Как бы самим не ухнуть,— сказал Аабрам и попытался было оттащить лодку. Но она ни на дюйм не подалась, потому что Яагуп держал ее за штевень.
Мысли Яагупа бились на свой лад. Он, правда, не думал о мызе или власти, не думал их ставить друг против дружки, и то и другое он ненавидел со всей страстью — власть еще больше, чем Маака. Ведь с властью, с кордонщиками, он имел дело каждый день, а мызе только раз в году приходилось платить ренту. На Пааделайде не торговали самогоном, не ездили за ним в Мемель или перепродавать куда на сторону, не возили пааделайдские мужики и другой контрабанды, разве что года два тому назад ходили на Готланд за точильным камнем, и то не тайком, еще до поездки сообщили на кордон, и на обратном пути туда заехали, за каждый точильный камень пошлину выплатили. И все равно сверх пошлины пришлось еще «на чай» давать, и довесок этот вовсе не был мелкой копейкой. Без него царские стражи не выпустили бы парусники в море, целыми днями кружили бы возле них, словно кто-то собирался вывезти какую-то тайну или провезти какое-то оружие для цареубийства. И почему нельзя было по-человечески обходиться — и так ли уж им требовалось бумагу марать и пустяковины читать! Если кордонщики кляли их, то, понятно, и они не титуловали пограничную стражу добрым именем. Спесь царских стражей для него, молодого мужика, была еще более непереносимой, чем для отца и Аабрама. И все же Яагуп ухватился за штевень яла и не давал стронуть лодку с места.
— Тонущему, кто бы там ни был, надо помочь,— сказал он.
— Тогда иди и тони с кем хочешь,— предостерегающе буркнул отец.
— Я не святой, чтобы с каждым!..— не думая, сказал Яагуп, вовсе не желая обидеть отца и Аабрама.
Яагупу было пять лет, когда после смерти матери его отец погнушался свояченицей Леной и отправился свататься в Оокиви. Рутть тогда сбежала с финном, и сотцу досталась Рахель, которая уже начинала ходить в старых девах и которую за ее гордыню прозвали Пааделайдской Святой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65