Тюлений детеныш не убегает от собаки, даже от человека, приползает к тебе, думая, что пришла мать. И вот когда он поднимает навстречу тебе свой ищущий носик, ты бьешь его острием пешни по голове, по переносице. Кость ломается, из носа хлещет кровь, зверек бьется в судорогах и затихает до того, как мать успевает высунуться из полыньи. На мгновение тюлениха оторопело смотрит на тебя и на собаку, издает странный звук, пытается выползти на лед и прийти на помощь детенышу, но, прежде чем ты успеваешь схватить пешню, она уже скрывается под спасительной ледовой крышей. То ли поняла, что детеныш стал твоей жертвой и тут уже ничего не спасешь? Случалось, что тюлениха, выбравшись на лед, старалась напасть на убийц своего детеныша. Если бы так было всегда, если бы между тюленем и человеком завязывалось нечто вроде борьбы, пускай и неравной, может, для человека это и было бы честнее. А так убивать беззащитных, доверившихся тебе тюленей — это душегубство. Однако шкурки, белоснежные шкурки двухнедельных детенышей самые дорогие, ведь они идут на шубы таким милым, таким нежно-чувствительным госпожам...
К счастью, тюленята не становятся добычей любителей, потому что «спортсмену-охотнику» дороже всего собственная жизнь. Мартовский лед у разводьев хрупок, полон ямин, но именно тут рождают на свет тюленихи своих детенышей. Сколько их, потомственных охотников с Кихну и Рухну, привычных с малолетства к этой опасной работе, так и осталось на тюленьей охоте! Много лет назад, еще до моего рождения — до моего появления на свет,— на тюленьей охоте погибли трое пааделайдцев, среди них мой дедушка по отцовской линии — Март. Как они погибли, никто не знает. Потом такого уже не случалось, но горя там видано вдосталь. У нас были хорошие ялики и действовал суровый закон — ни один человек на тюленьей охоте не смел отходить слишком далеко от других.
Ну так вот, пробиваются в сумерках мартовского утра к Пааделайду Яагуп, мой отец и дедушка Аабрам. Яагуп, перекинув лямку через плечо, тянул ял по лошади спереди, отец и Аабрам, чтобы не толочь мягкий снег рядом с ялом, подталкивали баграми сзади, собака шла обычно вслед за отцом — это была наша собака. Ночью выпал мокрый снег, и сейчас еще падали редкие крупные хлопья.
Ял был сделан из тонких, полудюймовых сосновых досок, и у него под обоими килями проходили два гладких полоза. Ялом пользовались как санками, а в нужный момент он становился лодкой. И все же тащить ял по свежевыпавшему снегу было нелегко. Будь сейчас скользкий осенний лед, Яагуп, мужик молодой, справился бы один. Теперь же на это требовалась мужицкая сила всех троих, а ее у Аабрама в лишке уже не было. Лодка была груженой: несколько десятков сырых шкур, пять из них от взрослых тюленей: собственные толстые полушубки из овчины, чтобы ночью не замерзнуть; мачта, гик и парус, из которого, оставаясь ночевать на льду, сооружали над ялом что-то вроде палатки, а когда плыли по открытой воде, то ставили в помощь веслам. Не было ничего такого, что бы можно было бросить на льду и облегчить груз. Нельзя было оставить ни маленьких легких санок с двумя длинными досками, ни связку веревок, ни ружья, ни трех буханок хлеба, ни куска копченого мяса, ни фляжки со спиртом, ни нарубленных из смолистого пня дров, чтобы на широком каменном плату на дне яла можно было развести огонь и сварить суп, даже с этим почерневшим от копоти плитняком нельзя было еще расстаться, хотя дома он ничего уже стоить не будет — мало ли таких камней на Пааделайде! Но ведь они пока не были на Пааделайде, до него надо было пробиваться еще добрых три часа.
Как раз когда они остановились, чтобы перевести дух и поменяться местами — была отцова очередь впрягаться в лямку,— Яагуп своим острым глазом углядел, как впереди, в нескольких страх саженей, какой-то предмет или животное вскидывалось на лед и тут же оседало в воду.
— Подзорную трубу!— выдохнул Яагуп.
Отец протянул Яагупу трубу. И тут же усилился снегопад, сузившееся пространство вокруг них заполнилось белой падающей мокрой ватой, в подзорной трубе толку не было.
— Зачем тебе труба понадобилась?— спросил отец.— Тюлень — откуда он здесь, в низовье, окажется?
— И тут, случалось, били их,— сказал Аабрам.
Они прислонились к борту яла, в таком густом снегопаде было трудно держать правильный курс. Вдруг гавкнула Полла, стала повизгивать и бегать взад-вперед.
— Молчи!— прикрикнул отец. Собака умолкла, и отец с Яагупом услышали слабый голос.
— Человек,— сказал Яагуп и перекинул лямку через плечо.
Яагупу казалось, что голос шел больше слева, отец считал, что прямо впереди, но Яагуп, кроме всего, еще что- то углядел, так что их следы круто свернули влево. Снег повалил еще гуще; выбирая направление, они могли полагаться лишь на свои уши или компас. Проволочив ял саженей двадцать, остановились. Теперь, кроме биенья своего сердца, они ничего другого не слышали.
— Нет тут на льду никого и ничего. А что там подо льдом, на это нашей мочи сейчас недостанет,— сметая с бороды снежные хлопья, сказал Аабрам.— Возьми по компасу на Пааделайд, и к обеду — дома!
Слово Аабрама, самого старшего и самого опытного охотника, было законом, но сейчас он говорил таким тоном, что Яагуп счел его слова скорее за совет, чем за приказание. Он, правда, все же вытащил из кармана маленький, изготовленный пааделайдским умельцем накиским Пээтером компас с дрожавшей стрелкой, но продолжал прислушиваться.
Когда они остановились, чтобы определить курс, то уже все трое услышали крик о помощи. Доносился он, правда, слабо, но это был голос человека, оказавшегося в беде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65