На Пааделайде хлебородных полей не было — откуда взяться такой земле!— на все десять пааделайдских семей, да, теперь уже на десять, вспахивался общий — из гравия, морских водорослей и привезенной на лодках с материка почвы — огородик, на котором выращивали брюкву, морковь и ранний картофель, но и этого на целый год не хватало, зимний запас картофеля приходилось покупать в деревне или выменивать осенью на свиней. И все же теперь на Пааделайде жилось куда привольнее, чем в Лахтевахе.
Море, которое в то время, как я уже говорил, всюду было гораздо щедрее теперешнего, выручало их. Оно, может, и раньше бы выручало, но до переезда на Пааделайд мужицкие руки и головы были слишком обременены скудным арендным подворьем и мызной повинностью. Им помогло море, теперь они были разлучены с землей и повенчаны с морем. Кроме моря, у них ничего не было, только этот пааделайдский уголок. Море давало им хлеб и одежду, и взамен они отдавали ему все до последнего — вплоть до жизни. Как говорят англичане:
Море с его рыбой на первых порах отвело от них голодную смерть, тюлени своими шкурами и жиром помогли пааделайдцам выбраться из «теплого домика» и заиметь каждой семье маленькую хибарку, а камни, которые они собирали на берегу моря и на судах, чуть больше обычных рыбацких лодок, вывозили с острова для мощения улиц быстрорастущих городов, позволили строить планы, каким образом выкупить у барона Пааделайд. Теперь, задним числом, можно сказать, что Пиксам и Ряхкам пошло на пользу то, что их выселили из деревни, потому что здесь, на Пааделайде, в обнимку с морем, они научились видеть дальше, но главным для них было: родное место навсегда! Пааделайд навсегда!
Когда старый Элиас, который, правда, мало обнимался с морем, но зато побывал гораздо дальше любого пааделайдца, больше видел, слышал и читал, попытался было отговорить их от мысли выкупить Пааделайд, они с Библией в руках выступили против него. У лисиц есть норы, у птиц — гнезда, и у человека должно быть на земле место, куда поставить ногу. И это место для них тут — на Пааделайде, рядом со своим единоязычным народом, а не на другом конце света. И в растолковании Библии Вейтлингом они особо не нуждались, считали, что прямо следуют Библии. Что касается того, что меняли веру, они оправдывались тем, что ни одну христианскую веру добровольно
Все, что ты делаешь, делай, вкладывая всю силу, вполсилы сделанные вещи никогда хорошо не сделаны.
здешние люди не принимали — мечом, насильно им сначала навязали католичество, а потом лютеранство. А почему они перешли в русскую веру, так это все знают — не по велению сердца, а под угрозой голодной смерти. Все три веры — католическая, лютеранская и православная — богатым на пользу, бедным в наказание. Они же, пааделайдцы, стоят на Библии. Кто осмеливается назвать их язычниками — пусть хоть вслушается в их имена, они библейские, а если какое русское или лютеранское имя из прошлого и затесалось, так это или русский поп нарек при крещении, или лютеранский пастор в церковной книге записал, отвергнув при этом библейское имя, предложенное родителями, посчитав его слишком малоупотребимым.
Что же до учения Вейтлинга, то со временем Элиас все же нашел среди Пиксов и Ряхков его сторонников. Жителям Лахтевахе или своим заказчикам он не стал предлагать Вейтлинга, по характеру своему Элиас не был таким пророком, который старается «все народы в своих последователей обратить». Он считал, что будет достаточно, если он сумеет заставить хотя бы только пааделайдцев внимать слову сына магдебургской кухарки, для этого многого и не требовалось. В зимние вечера, когда мужики были дома, он вслух переводил с немецкого на местную речь главы из «Евангелия бедного грешника». Люди внимательно слушали и большей частью соглашались с Вейтлингом. Ведь ничего нового он не поведал — все это было и в Священном писании. То, что пасторы и попы в большинстве своем обманщики, так это тоже было известно, только ведь каждый человек, хотя бы по имени, должен быть помечен в какой-нибудь церковной книге, иначе в Российской империи не проживешь. Панкраннаский приход был не хуже и не лучше других, пастор еле лопотал с кафедры по-эстонски, но в лютеранской церкви был хороший орган, ходили слушать его по воскресеньям, если лед и погода позволяли, и пели старые, знакомые хоралы. А еще больше — чего-нибудь купить в панкраннаских магазинах — осенью мужики забывали привозить из Митавы то одно, то другое. Пааделайдская лавка накиского Пээтера была слишком маленькой, чтобы в ней порадовать глаз. Гвозди, спички, соль, сахар, керосин, нитки, иголки, пуговицы, мыло и мыльный камень — ну что ты облюбуешь там или купишь! А вот у панкраннаского Павельсона — прямо-таки магазин!
Деньги-то были. Мужики работали со второй половины мая по октябрь на вывозе камня, вкруг за лето на каждого
получалось по нескольку сот рублей. Ходили в Панкранна в лавку Павельсона глаз порадовать, но денег на пустяки не тратили. С деньгами обходились бережно, их копили, надо ведь было выкупить Пааделайд!
«В Канаде без единой копейки, без единого цента получите остров в двадцать, тридцать раз больший»,— убеждал старый Элиас.
Люди пожимали плечами. «Мы не бродяги! Мы хотим жить у себя на родине!»
«На какой родине? Пааделайд принадлежит барону фон Мааку».
Пааделайда барон не продавал, лишь ренту взвинчивал, особенно когда его ходили всем миром упрашивать, чтобы он совершил купчую. Говорил — Маак почти свободно изъяснялся по-эстонски,— что он не для того покупал Лахтевахескую мызу, чтобы ее теперь частями пускать по ветру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65