Впрочем, все мы хотим быть управляемыми извне".
Подтерев пол в коридоре, Сабуров попробовал снова взяться за свои записи, но тут вернулся из школы Шурка, по обыкновению запоздав часа на два - на три.
- Па, ты здесь? - жизнерадостно взывает он. - Привет!
Привет, привет... Сабуров вышел полюбоваться, как Шурка пыхтит, стаскивая ботинки, - он готов корячиться хоть полчаса, чтобы только не развязывать шнурки. Сабуров в своих неспешных раздумьях над поведением человека в коллективе прочел книжку о поведении обезьян и узнал, что они делают только такие усилия, которые хотя бы чуть-чуть да приближают к цели: даже самая умная обезьяна подтаскивает стул к висящему банану лишь на такое расстояние, чтоб можно было еле-еле допрыгнуть, из ящика выкладывает ровно столько камней, чтобы еле-еле дотащить.
Шурка принялся стаскивать брюки, извиваясь в каком-то сладострастном восточном танце, - это чтобы не расстегивать нижнюю пуговицу. Волосы фонтаном бьют из его буйной головы. Но затылок с недавних пор коротко острижен - мода.
Сабурову не наскучит хоть два часа рассматривать Шурку, хоть сутки напролет следить, как у него складно шевелятся губы и вращаются ярчайшие глаза. Только верхняя губа у него как-то необычно потолстела, и глаза слишком разного размера, и веко на том, что поменьше, совсем фиолетовое.
- Ты что, опять дрался?
Стоит ли вспоминать о таких пустяках! Он ехал в автобусе, а какой-то пацан с тротуара показал ему кулак. Пришлось вылезать из автобуса и бежать обратно, а их оказалось даже двое. О том, как он кого-то побил и как его побили, он рассказывает с одинаковым удовольствием: он мне как даст, - я - дзыннь! - об столб затылком, а тут сбоку другой рраз... А прогрессивная интеллигенция еще не верит, что человек способен на бескорыстные поступки, - да мир переполнен бескорыстием!
Когда Шурка раздевается, особенно заметно, что детская упитанность уже оставила его - проступили ребра, мослы. Сабуров еще ни разу не сумел дождаться, чтобы ему наскучило наблюдать за удивительно ладными линиями Шуркиного еще небольшого тела, за легкостью и точностью его движений. Вот он, будто на лыжах, проскользил на кухню (ему невыносимо терять время на такую глупость, как ходьба), гремит кастрюлями, хватает куски холодных кушаний - обезьяны еду не разогревают. А Аркаша, если его спросить, хочет ли он есть, непременно ответит: "Не хочу", а через пять минут, усладив душу отказом, принимается за еду и ест едва ли не брезгливо, как будто потихоньку принюхивается.
Телефонный звонок. Шурка молнией ухватывает трубку, беседует на свой обычный лад - молча слушает, а потом произносит единственное слово: "Угу". Пьет из-под крана и мчится в комнату, тут же вылетает обратно (у Сабурова зарябило в глазах), барахтаясь в своем любимом "стебовом" свитере почти до колен (вымолил, чтобы Наталья связала), отыскал, наконец, выходное отверстие для головы, подпоясался, чтобы походить на средневекового рыцаря, - таково требование местной молодежной субкультуры. Со стоном непомерного усилия натянул нерасшнурованные ботинки, вдруг вспомнил:
- Да, если чувак такой с бородой придет за пластом, скажи: пусть треху гонит, тогда будет пласт!
- А с лестницы спустить никого не надо?
- А у нас в сухофруктах завелись жучки. Я вчера взял одну сухофруктину, а оттуда как из муравейника - фрр...
Перед зеркалом послюнил волосы на висках и закрутил их в две остренькие висюльки - это тоже из молодежной субкультуры - и кубарем покатился по лестнице, - обезьяны не ждут лифта, потому что в ожидании нет ощутимого движения к цели.
Во дворе, завидев Аркашу с компанией, мгновенно перешел с бега на пресыщенную развалочку. С каждым поздоровался за руку - лениво, глядя куда-то мимо, и они суют ему полудохлую руку точно так же, - в этом бесстрастии особый шик. Как у китайских мандаринов. Отошел вразвалочку в своей кольчуге, но продолжительной вальяжности не выдержал и ударился рысью. А Аркаша остался с предметами своей любви. Странно - а иногда и жутко даже - видеть среди этих уродов такое тепличное растеньице.
Михеев Степан в прошлом хулиган настолько знаменитый, что слава его давно достигла даже чуждающихся всяческой суеты ушей Сабурова: то школа взяла его на поруки, то отдала обратно, то выдвинула для него общественного защитника, то, наоборот, обвинителя, пока он, наконец, не сел по-настоящему за хищение государственного имущества, отличающееся особой дерзостью и цинизмом.
В школе Михеев носил непритязательную кличку Михеич, вполне сгодившуюся бы для старичка-сторожа, и, вернувшись к мирной жизни, Михеич действительно обратился именно к этому роду деятельности, однако кличка его - наконец-то сделавшаяся уместной - почему-то переменилась на более шикарную, как все западное: Стив. Что ж, будем надеяться, что Стив станет охранять казенное имущество с той же дерзостью и цинизмом, с какими он когда-то на него покушался.
По выдвинутой челюсти Стива и надменно вскинутой голове видно было, что он полностью сохранил свой горделивый нрав. Ветер шевелил его густые светлые волосы, тяжело, как портьера, ниспадающие на плечи, - ни дать ни взять викинг на носу корабля. Сабуров ни за что не рискнул бы покуситься на народное добро, на страже которого стоит такой боец.
А вот вообразить Кристмаса на страже чьего бы то ни было имущества немногим легче, чем самого Иисуса Христа. Его экстерьер просто вопиет о безразличии ко всему земному (собирайте сокровища на небесах!): латаные-перелатаные - но все же фирмовые - джинсы, стоптанные облезлые кроссовки, - но впечатление усилится десятикратно, если знать, что этот же наряд составляет и зимнюю амуницию Кристмаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130