- Пощади, ради христа!
- Да ну тебя, как баба!
Телефонный звонок. Шурку. Как обычно, ни здравствуйте, ни до свидания.
- Угу. Угу. В кайф! Папа, я к Бобовскому!
Еще звонок. Эра Николаевна интересовалась болезнью Саши, - ведь целый месяц не был в школе бедняжка. Целый месяц, значит, врет...
Явилась Наталья под грузом картошки и капусты. Сабуров решил до выяснения ничего Наталье не говорить, но его разбирала злость, что она, избавленная от тревоги за Шурку, не испытывает к нему никакой благодарности за это, а - бледная с желтым и синим, с припудренными пятнами экземы (судьба пометила ее уже семипалой когтистой лапой), - лепечет все о службе:
- Меня Сережа провожал до троллейбуса - сумищи мои волок - и вдруг так серьезно-серьезно сказал: благодаря вам мы все эти годы прожили как будто в другом государстве.
"А я вот - в этом". Вдруг Сабуров вспомнил павиана, и внутри похолодело: до того зловещим показалось Шуркино отсутствие.Он едва удержал злой порыв рассказать обо всем раздражающе благодушной Наталье. А она проглотила свою таблетку - закинулась, как выражается Шурка - и, нежно распрощавшись, защемилась в комнате, зажав дверью изученную (измученную) газету.
- Когда только этого Суржика посадят, - безнадежно покачал головой Аркаша, и сабуровская тревога превратилась в нешуточный страх. Он позвонил Бобовскому - поздновато, но сейчас не до приличий. Бобовский Шурку сегодня не видел. Положив трубку (утратив последнего свидетеля), Сабуров вздрогнул: перед ним стоял Аркаша, глядя на него, как обреченный на обреченного. И немедленно откуда-то взялись силы натянуть поспешно маску ровной угрюмости и даже не схватиться за телефон как ужаленный, когда тот взорвался звоном (только болью по всей коже отдалось). Шурка еле слышно сообщил, что засиделся у товарища, а троллейбусы уже не ходят, но с самым первым же он немедленно прибудет.
Сабуров постарался перевести дух незаметно. Но осунувшийся Аркаша смотрел без облегчения.
Сабуров занимался тем, что разглядывал свои пальцы - чужие и такие маленькие, словно он смотрел на них с горы.
В седьмом часу появилась Наталья - измученная, опухшая, как будто сон был тягчайшей работой; идет, пошатываясь, в длинной рубахе - в самый раз взойти на костер (и пятна экземы готовыми ожогами алеют на утренней заре). Сабурова кольнула монотонность, с которой она произнесла: "Ты так и не ложился? Что же делать с твоим сном", - ставя на огонь кастрюлю для каши и убегая в туалет. А потом принялась перебегать от ванной к плите и обратно. Не польза, а стереотип: главная обязанность женщины - кормить мужиков (у прежних-то мужиков и в самом деле не было почти ничего, кроме желудка).
Сабурова все сильнее раздражало, что она не спрашивает о Шурке, и он, в последний миг подавив соблазн расцветить событие подраматичнее, сообщил ей:
- Александр так и не приходил, - и, слегка устыдившись, добавил: Звонил во втором часу. Остался у товарища ночевать.
- Шалопай, - мимоходом негодует она. - Пора наконец за него взяться, дождя, кажется, не будет - до того надоел!
Зато Аркаша, едва расклеив глаза, сразу же расширил их и спросил испуганно: "Этот пришел?"
Зато и Адольф Павлович тоже виделся будто с высокой горы. А если еще зажать уши, то голос его проступает сквозь ровный гул уютным визгом доброй и человечной циркулярной пилы. Когда от гула в сдавленных ушах головная боль приобретала новый оттенок, Сабуров давал им роздых и получал очередную порцию яда.
- Даже Черчилль сказал: Хрущев добился чуда - он заставил Россию ввозить хлеб. При Сталине-то хлеб вывозили!
- А сами с голоду подыхали, - это Люда.
- Хрущев же сам из кулаков - он и поклялся отомстить за свой класс.
- Мы пойдем другим путем, - как бы от имени Хрущева пробормотал Сабуров и, ускользнув от Людиного взгляда, погрузился в сладостный гул, прорезаемый милой честной циркуляркой.
- У капиталистов все направлено на прибыль! У них все время министров под суд отдают! А у нас никогда!
- И плохо, что не...
- А как они первый советский спутник грязью поливали!
Вот кто был действительно бессмертен. Сабуров лишь из подлой трусости цеплялся за этот мир, где хозяйничают Адольфы. Он не осмеливался даже на резкое движение, от которого гвоздь, торчащий в его сердце, наверняка разодрал бы его пополам.
Гвоздь отлично знал свое дело: он выскочил лишь тогда, когда Сабуров понял, что Шурка его обманул.
Шурка притащился через сутки еле живой и попытался улечься спать одетым. Аркаша бросился на него разъяренным зайцем:
- А ну покажи трубы!
Шурка попытался изобразить презрительный взгляд из-под закрывающихся век ("Под мента косишь?"), но с подчеркнутой медлительностью закатил рукав, и Сабуров, чувствуя ирреальность происходящего, увидел на раздвоенной вене у локтевого сгиба пять припухших воспаленных укусов какого-то ядовитого насекомого, автоматически отметив, что укусы образуют почти правильный пятиугольник: в детстве он многие часы провел в бесплодных усилиях нарисовать идеальным образом эту прекраснейшую в мире фигуру красную звезду, призывно распахнувшую руки для всемирного объятия.
Или распятия.
В ожидании чего-то окончательно ужасного Сабуров не заметил ни жесточайшей зимы, ни новой оттепели. Он перестал отчетливо различать сон и явь: увиденное во сне доставало тенью до следующей ночи. Тот день тоже начался под гнетом нового видения: он пытался выкроить лоскут кожи из послушного человеческого лица, спокойно подставляющего то лоб, то свежую щеку, то такой же свежий подбородок. Но кожа, чуть он протыкал ее ножницами, расползалась, а плоть под нею растекалась гноем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130