- Не понимаю - зачем им травка? Что они, коровы?
- Ха - ничего ты в современной жизни... Курить!
- Наркотик?! И вы это терпите?! Мерзавец какой!..
- Ты, мама, не вздумай еще стучать!
- Так и не рассказывай мне эти гадости! Господи, сколько из-за тебя мерзостей в мою жизнь входит!
- Чего обижаться-то сразу... Страшно далека ты от народа!
Шурка не выносит, когда на него обижаются. Чтобы поскорей прекратить это мучение, он на некоторое время становится шелковым, а убедившись, что прощен, заваливается с книгой - в последнее время его что-то тянет на "потерянное поколение" - ничто так не бодрит, как чужая эстетизированная горечь.
- Слышишь, ставь, давай, будильник на когда положено, - сердито окликает его Аркаша: Шурка любит время от времени ставить будильник на час раньше срока, чтобы проснуться и обрадоваться, что можно спать еще целый час. Гурман!
- Шурик, - вдруг окликает его Наталья, - а если бы мы с папой развелись, ты бы с кем стал жить?
Тишина. Сабуров "ничего не слышит". Шурка оскорбляется до глубины души: "Я бы вообще из дома сбежал! Вы мне по отдельности не нужны!!!".
- Что за шутки, мама... - Аркаша тоже недоволен.
Но Сабуров понимает, что это не просто выходка. А ему-то показалось, что слияние душ в любви к отчизне расплавило жалкий ледок мещанской ревности.
- Иди, раскладывай кресло, - направляясь к вечернему душу, шепотом бросает ему Наталья. - Я спать ложусь.
Ну, и черт с тобой - он первым мириться не полезет. Сегодня он достаточно лебезил, а красться в напряженной тьме к собственному брачному ложу он не станет - скорее Наталья попытается проникнуть на его одноместный монашеский одр. Чтобы отогнать от своего изголовья служебные горести, Наталья принимает снотворное, выдавливая таблетку из прозрачной юрточки на блестящей фольге. Прощается ласково - может, уже и забыла, что у супругов принято спать вместе? "Не забудь меня защемить".
Дверь в их комнату из-за наклонного косяка отходит от него внизу на целый палец и от движения воздуха всю ночь терпеливо побрякивает, что может довести нервного человека до исступления. Поэтому на ночь супруги защемляют в двери газету.
На кухне Сабуров вытряхнул запаршивевшие сухофрукты в ведро и раскрыл стариковский журнал. Пахнуло копотью. И Сабуров вновь почувствовал легкое содрогание: еще эта луковица под окном...
Раздалось шлепанье босых ног.
- Папа, а как вы могли жить при Брежневе? Я-то был еще маленький, а как ты жил?
Заплывший Шуркин глаз смотрел с такой пытливостью, что ерничать не хотелось. Да еще перед копченым дыханием чужой смерти.
- Как я жил - принюхался. Повторял себе: ничто здесь меня не касается - пусть они увешиваются золотом и орденами от когтей до хвоста, называют черное белым, возводят административные пирамиды вместо больниц - они для меня случайные попутчики, а настоящий дом мой - это Достоевский, Пушкин, Манэ, Рембрандт. Но... досуг, даже самый утонченный, не может заменить жизнь - на самом деле мое время поглощалось всевозможной дребеденью, мелкими обидами, мелкими утехами самолюбия... Я хотел быть блестящим дилетантом и, к несчастью, стал им.
- А мама?
- Мама очень связана с конкретными людьми. Ее в самом деле волнует, что у того ребенок кашляет, у другого теща, наоборот, не кашляет, третьего понизили зря, четвертого, наоборот, повысили... Таким, как мама, во все времена найдется дело.
Сабуров каким-то очень отеческим жестом, которого сам же застыдился, взъерошил Шурке волосы.
- Я хотел бы, чтобы ты был таким, как она.
- Нет, - надменно отказался Шурка, начиная переступать на холодном линолеуме. - Я хочу быть таким, как ты. Мама тоже очень хорошая, но... слишком восторженная. А ты, - на Шуркиной морде появляется восхищение и гордость, - всех видишь насквозь!
- Да чтобы видеть в людях хорошее, нужно гораздо больше проницательности, чем видеть плохое!
- Все внизу копошатся, а ты сверху стоишь один и все видишь!
- Оттуда как раз многого не видно. И - там очень одиноко.
- Ерунда! - залихватски взмахивает своей буйной головушкой Шурка, одновременно грея по очереди ступни одной ноги о другую. - А... а если бы... - на Шуркином лице снова появляется озабоченность, - а если бы вы с мамой не познакомились, я мог бы и не родиться?! Тьфу, тьфу, - не дожидаясь ответа, сплевывает он через левое плечо и делает путаные движения правой рукой - пытается креститься.
- Да, - в тон ему выражает сочувствие Сабуров, - каково тебе было бы жить, не родившись!
Шурку ответ приводит в восторг. "Каково тебе было бы жить, не родившись", - повторяет он застенчивым шепотом и от всего сердца желает Сабурову спокойной ночи. Он очень любит процедуры всевозможных приветствий, прощаний и пожеланий, всем непременно машет рукой, пока не скроются из виду. Флибустьер и авантюрист...
А когда шлепанье Шуркиных ног сменяется скрипом пружин, Сабурову почему-то приходит на ум: а вдруг все повернется обратно, и исчезнет так называемая гласность, по поводу которой он считает своей святой обязанностью непрестанно демонстрировать остроумие и скептицизм, дабы никто не подумал, что он не самый умный человек на свете, - и его обдает ужасом. И все же так не хочется быть маленьким, рассуждающим о большом, рассуждающим снизу вверх...
Записки покойника начинались с каких-то разглагольствований о бессмертии, но - смерть придала бы значительности даже Адольфу Павловичу Сидорову (хотя, конечно, не прежде, чем Сабуров лично бросил ком земли на крышку его гроба): Сабуров начал перелистывать эти записки сумасшедшего и наткнулся на групповое фото - не то от природы, не то от старости - в коричневых тонах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130