Как-то банку купили на пробу, и никто есть не стал. Дали кошке - и она не стала. Что хохоту было! Одно слово, хорошо жили. Весело. Спасибо товарищу Сталину за нашу счастливую жизнь.
- Пап, - вдруг набычась загудел Шурка, - а правда, как Сталина можно любить? За что?..
Господи, опять мусолим Сталина... Для Сидоровых нет ничего убедительного, кроме собственного кишечника.
- Как за что - за убийства. Но кроме того, тоска по Сталину - это тоска по простоте. По ясности. По управляемости извне, именуемой идейностью.
- Ну, а голод он зачем?!
- А ты бы что стал делать? Ты бескомпромиссно ведешь страну к войне, нужны танки, самолеты, а мужики, по серости своей, жалают, видите ли, за пашеничку свою получать бороны, портки, ланпы, карасин - что с имя делать прикажешь?
- Отобрать!
- А они сеять бросят.
- Заставить! Кончится война, тогда...
- А они разбегаться начнут.
- Запретить! Кто сбежит...
- Вот ты и наметил всю политику Гениальнейшего из Гениальных. Это каждому советскому человеку первым делом приходит в голову: отобрать, заставить, запретить.
- Вот это хуже всего!.. - в двадцатый раз бледнеет Аркаша. - И пожалеть никого до конца не удается - потому что расстрелянный и сам такой же. Любой жлоб за кружкой пива теоретизирует не хуже Сталина - все знает, ни в чем не сомневается, по-государственному мыслит: миллион жизней туда, миллион сюда...
- О, это богатыри, не вы! Сталин был действительно плотью от плоти... - у Сабурова тоже вздрагивает голос, он конфузится - какой пример детям!
- А смотрите, семья Поповых из Краснодара пишет: "имя Сталина навсегда останется во всех энциклопедиях, заалеет золотом на мраморе, а ваше будет проклято и предано забвению". Семья, - с невыразимой гадливостью повторяет Шурка. - Я больше всего семьи такие ненавижу! Из пулемета бы, из пулемета...
- А мне не к пулемету хочется, а в петлю, - Аркаша, как бы про себя.
- Если бы такие на нашей площадке жили, - не слушает Шурка, - наверно, всю дорогу бы орали: чего вы тут стоите! Я бы им каждый день газеты поджигал...
- Нет, лучше дверь поджечь!.. - на мгновение оживляется Аркаша, но, покосившись на Сабурова, тут же сникает, - я убийц, по-моему, даже меньше ненавижу, чем тех, кто их оправдывает: они как будто в самые главные источники гадят.
- Зло часто объявляют добром из самоуважения, - цедит Сабуров, и просвещенного скептицизма в его голосе нет и тени. - Как может достойный человек признаться, что он из страха мирился с мерзостью - лучше уж объявить ее справедливостью, государственной мудростью...
Но всех отвлекает металлическое царапанье и могучее шуршание, словно какое-то крупное животное чешет бок о входную дверь - это Наталья во тьме лестничной площадки отыскивает ключом замочную скважину, а сумка, надетая на руку, при этом елозит по двери, - обычная оркестровая партия, предшествующая Натальиному появлению.
Сабуров выходит Наталье навстречу - его тоже тяготит официальный холодок в их отношениях. Но, видит бог, ему хотелось сделать приятное и Наталье - тоже божья тварь, как-никак.
Наталья бледная, замученная, но Сабуров великодушно отпускает ей, что она весь цвет, так сказать, души и лица отдает на службе, а домой несет бледность и измученность.
Сабуров берет у нее обе сумки, и даже желание подольститься к ней не может усилить его изумление:
- Как это ты только доволокла! - ничего, зато бремя сомнений он возлагает на свои хрупкие мужские плечи.
- Я женщина-богатырь. Меня на ярмарках можно показывать.
Сабуров оттаскивает сумки на кухню. Эти последние пять метров помощи прежде приводили Наталью в умиление, особенно если Сабуров попутно демонстрировал какую-нибудь житейскую неискушенность. Но сейчас Наталья начинает раздеваться без малейшей растроганности.
И мальчишки что-то почуяли, затаились у себя в комнате. Сабуров делает последнюю попытку купить ее простодушием:
- А у нас в сухофруктах жучки завелись.
- Ну так выбросите. Даже для этого нужно меня дожидаться?
- Ты тоже хочешь, чтобы мы, не будучи хозяевами, имели чувство хозяина. Мы выбросим, а ты потом крик поднимешь: как, надо было перебрать, выжечь, перемолоть!.. И вообще, - Сабуров понижает голос, чтобы не слышали дети, - оставь, пожалуйста, свою манеру где-то там демонстрировать чуткость, оптимизм, а сюда нести объедки. Считаешь, мы и так у тебя в кармане?
Сабуров тоже закипает - ревность, рревность к ее ваням-маням вгрызается в его душу.
- Где же мне еще и расслабиться, если не среди своих? А вы только и ждете, чтобы я вас накормила, да еще и сплясала.
- Я могу, между прочим, и в столовой поесть.
- Не в этом дело, - Наталья слегка сдает назад. - Но ты не знаешь, что это такое - когда за твою же каторжную работу тебе же плюют...
В Натальином голосе прорывается рыдание, но она его пока подавляет.
- Знаю. Очень даже знаю. И потому стараюсь работать так, чтобы даже самая низкая оценка моего труда все-таки была завышенной. А ты странный человек - работаешь не для Сидоренко, а благодарности ждешь от Сидоренко.
Сабурова потихоньку начинает трясти. Фамилию ее начальника - Федоренко Сабуров уже давно переделал в Сидоренко, чтобы придать ей символическую окраску.
- Я ему сегодня так и сказала: вы мой самый злейший враг, вы отнимаете у меня возможность жизнь сделать лучше, след на земле оставить! Говорю, а слезы так и текут, ничего не могу с собой сделать... Отвернулась к окну, а он улыбается, как жаба, рот, кажется, на затылке сойдется: зачем же, говорит, столько эмоциональности? Потому, кричу, у меня и эмоциональность, что я пользу хочу приносить, а не паек жрать! Чтоб ему подавиться той колбасой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130