И снова всплыла новейшая Шуркина мания: Верхняя Мая, хипповский лагерь, братство и тусовка.
- Рассчитываешь где-то найти колонию добрых крыс?
Но капля сабуровского яда была превращена в пар, в ничто вновь вспыхнувшей страстью.
- А я, дурак, руку сигаретой прижигал, - Шурка продемонстрировал нежно-розовую круглую ранку. Постарался припомнить что-нибудь еще более радостное: - Я купил у кооперативщиков значок "Партия, дай порулить". А ночью на Квадрике металлисты повесили фашку на своих цепях, а фашки поймали металлиста, облили бензином и сожгли.
- Как бабка старая все враки собирает! - вдруг взбеленился Аркаша. Маме показывай, какой ты храбрый!
Шурка, оскорбленный до глубины души, уже раскрыл рот, но, вспомнив, что отныне он эстет, принялся за розыски Оскара Уайльда, с коим и брякнулся к себе на тахту. Подтаскивая туда все новые и новые зачем-нибудь понадобившиеся ему предметы, он за полчаса превращал ее в волчье логово.
А Сабурову страстно захотелось чего-нибудь бессмертного-пребессмертного... Гомера, что ли? Из темных бездн Эреба напиться живой овечьей крови слетались души невест, малоопытных юношей, опытных старцев, бранных мужей в забрызганных кровью доспехах - всем одна участь, и невинным девушкам, и героям... Откуда же эти чертовы греки черпали силы и геройствовать, и пировать от души, прекрасно зная, что никто и ничем не купит спасения от этих темных бездн, где царю живется хуже, чем нищему поденщику? Вот она, сила несомненности!
В сущности, и он легко расстался бы с этим миром, где всем уже приелось читать, как великие поэты под дулом винтовок на четвереньках карабкаются по доске; страх ему внушают только гнусные гробы, оформленные как коробки для духов, с переливчатыми оборочками, да пошлейший похоронный комбинат, серебрящийся, как новогодняя елка. А долг перед детьми в эту минуту он ощущал примерно так же эмоционально, как долг перед Обществом трезвости.
Возник расстроенный Шурка.
- Слышишь, папа? "Густой аромат роз", "пьянящий запах сирени" - это ж бабское сюсюканье, а не эстетство!
- Ничего, читай. Эстетство требует жертв.
Когда вошла Наталья, Сабуров чуть не бросился к ней... спрятать в мягкое, в женское... но она была со всех сторон обложена костяными пластинами собственных государственных забот. Лицо желтое, безнадежное, какими верными друзьями они могли бы быть, если бы он не был обязан спать с нею! При той тоске, которая выедает его внутренности, супружеские обязанности были нелепы, как игра в классики. Любовь сквозь костяной панцирь...
- Ну, как дела? - одолевая раздражение, спросил Сабуров.
- Нас переводят на хозрасчет...
Даже сквозь беспросветность прорвался смешок. Неужели все эти "хозрасчеты" в самом деле что-то означают? "На балансе"...
- Ну да, ну да, - глаза Натальи с готовностью наполнились слезами, все, что меня касается, только повод для смеха...
Спрятал в мягкое, в женское. И все же не выдержала, начала рассказывать - не успокоится, пока Он не отпустит ей грехи. Только чужое, чтимое мнение... Детей в этом смысле он оставил без наследства.
Наталья уже лет десять мечтала выбраться с барщины на оброк из-под Сударушкина, пришедшего к руководству Прогрессом через руководство банями, снабжением и культурой, ибо во главе каждого дела должен стоять Организатор - боярин или комиссар, не обязанный отличать ржаной колос от ячменного, - это дело холопское. Но вот началось сокращение аппарата - и чудо: вожделенное независимое подразделение было отсечено единым взмахом, и директором отсеченной части был назначен... правильно, Сударушкин.
- Они погибнут последними...
Сабуров словно получил по роже: видно, всегда будет по-ихнему!..
Наталья, увидев на его лице остервенелость вместо сочувствия, безнадежно махнула рукой:
- Да тебе же все равно...
- Мне все равно?! Да мне мой дом противен стал из-за твоих Сидоренок с Сидорушкиными! Хотел я иметь всего-то тридцать квадратных метров в целом мире, где не воняло бы ни Колдуновыми, ни Сидорушкиными...
- Ты, как всегда, верен себе. Сразу на себя переводишь. А мне, мне что делать?!
- Бежать, прятаться - пусть командуют пустыней!
- Но я не хочу, чтобы моя страна превращалась в пустыню! Дура я... Не рассказываешь вот, не рассказываешь...
- Не рассказываешь?! Да ты на физиономию свою полумертвую глянь, на вечные свои капли, таблетки!.. Ты что, думаешь, приятно жить в больнице?!
Наталья поспешно проскользнула в ванную, и тут же во всю мощь загудела вода - заглушить рыдания. У нее-то всегда есть выход... Впрочем, и у него он есть: когда тошнит, нужно не тянуть, а сунуть два пальца в горло. Но петля уж очень гадостна...
Пляска конечностей постепенно переходила в заурядную дрожь.
Наталья вышла из ванной, как следует умывшись горячей водой, чтобы не понять было, распухла она от слез или от распаренности. В руке уже откуда-то взялась мокрая газета:
- "В Зеленой зоне близ Кабула группы экстремистов попытались нанести по уходящей колонне удар реактивными снарядами". Ну чего им еще нужно ведь уходят же, уходят!
Перед чаем проглотила две таблетки вместо одной.
Через полминуты Шурка оскорбленно оттолкнул от себя чашку.
- Если не разговаривать, так лучше и не пить!
Яд, скопившийся в душе Сабурова, упорно требовал применения.
- Я постелю себе на кресле, - сказал Сабуров. И, слегка устыдившись, добавил: - Я сегодня поздно лягу, не хочу тебя будить.
Наталья, расстилавшая диван, выпрямилась и побелела:
- Я тебе это же хотела сказать - чтобы ты меня не будил.
Раскладывая кресло, Сабурову пришлось переложить с него стариковский журнал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130