Жарища и пылища - сущие пустяки, когда управляешься извне. Но скоро им преградила путь элегантная сетчатая ограда "Дом отдыха". "Махнем?" Как, с сабуровской лысиной и трагическим изможденным профилем?.. "Хм, профессор!" Сабуров заколебался; кличка "академик" окончательно сломила его: он, преувеличенно кряхтя, перебрался за этим проворным чертенком и оказался в тенистом раю, где плиточные дорожки и чужеземного вида светящиеся белизной коттеджики были чисты от любых заплаканностей: судя по лицам прогуливающихся, среди здешней ботанической роскоши древу познания места не нашлось. Зато канцелярии - впервые на сабуровском веку - было отведено самое скромное, а не самое роскошное здание. "Заказанные билеты можно получить..." скромно приглашал корректный плакатик.
Почему-то попадались все больше женщины - мусульманский рай с немолодыми холеными гуриями из руководящих амазонок. Дух, как доказала передовая наука, растет из сосисок, но увы - он рождался лишь из человеческого общения и преемственности (общения с умершими). Дух из паюсной икры, равно как и Дух из пригорелой каши, диктовал своим подданным все ту же зависть к тем, кто устроился еще лучше - за границей, например, - все ту же бесконечную преданность собственным кишкам. Благоговение на лицах встретилось только на физкультурной площадке, где отбивались поклоны здоровью. "Вдыхайте аромат цветов", - вкрадчиво командовала англизированная инструкторша, и ей отвечал звонкий сип, словно надували сотню резиновых матрацев. Одна номенклатурная гурия с набожным выражением подставляла трепещущие телеса искусственному водопаду, не замечая в благочестивом экстазе, что теряет трусы, уступающие напору целебных струй.
- Пошли отсюда, - загудел Шурка. - Во мне уже адреналин закипел.
Сабуров тоже уже начинал задыхаться в этой прохладе под сенью струй, вдыхая аромат цветов. Друг за другом вышли к обрывчику. "Мы идем гуськом?" - оглянулся Шурка. Раньше он думал, что гуськом - это в развалочку: "Бобовский вышел из класса гуськом". И тут же не позволил Сабурову пройти под телеграфной буквой "А": "Плохая примета. В ментуру залетишь".
У ручья, над которым они уже не шли, а пробирались, с обезьяньей хлопотливостью возился с костерком возле палатки заросший по плечи тщедушный субъект в едва голубых джинсах, панцирных от многочисленных заплаток.
- Хайрастый... - не веря своему счастью, протянул Шурка. - Сливается с природой... Как на Верхней Мае...
Но тут из палатки выкарабкалась на четвереньках жутко беременная непропеченая девица (разумеется, в расширительном понимании этого слова) в узеньких кокетливых трусиках, через край которых вспучивалось угловатое, трескающееся по швам пузо, тоже голубеющее на особо обтянутых местах, а за палаткой открылась совершенно голая гурия, раскинувшаяся на гальке во всей своей рыжей кучерявой красе. Шуркины щеки из-за затылка засветились алым - "Неужели и на Верхней Мае такие же?.."
Они поднимались вверх по толстому слою здоровенных сосновых игл, пружинивших и скользивших, как шелк по шелку. Из-за деревьев Утюг открылся внезапно - желтый бастион, изрытый ложбинами, впадинами, уступами, - и Сабуров снова ощутил прилив бодрости: донкихотство поступка, друг мой Санчо, неизмеримо приятнее, чем донкихотство мысли! Когда видишь не дальше метра перед собой, каждый уступ представляется последним и решительным. Намешать водки с перцем! Уничтожить частную собственность! Уничтожить государственную собственность! Все должно делаться по приказу! Все должно делаться по заказу! Это не мельницы, мой верный Санчо, а чудовищные великаны, и я намерен перебить их всех до единого!
Вождь подбадривал, подсаживал, командирски пошучивая. А рядовой болтал без умолку:
- А ты мог бы за миллион отсюда спрыгнуть? А за миллиард? А за миллиард миллиардов миллиардов?
- Мог бы. Только не хочу.
- В кайф! Обязательно расскажу Бобовскому.
Сабуров и не заметил, когда трещиной между массой и вождем у него впервые мелькнуло сомнение, является ли очередной уступ последним и решительным, но он вдруг почувствовал едкость пота, удушливость пыли, а главное - полсотни метров за спиной: кое-где будет почти невозможно спуститься, шаря внизу слепыми ногами, словно копыта, лишенными цепких пальцев. Шуркина болтовня тоже сделалась неуместной и раздражающей.
- Ты ел сушеную дыню? Бобовский ел - ему не понравилось, и там еще сидел сушеный кузнечик. А мы, когда маленькие были, ели жареных кузнечиков - задние ноги. Во дураки были, да?
Попробовал бы ты с уверенным видом указывать путь, когда понятия не имеешь, куда он тебя заведет! Наконец настал миг, когда двинуться было уже некуда - начались метания в предсмертной агонии. Сабуров, стараясь снизу поддерживать Шурку, хотя это часто было невозможно, сползал, не щадя живота своего, уже с отчаянным риском, чтобы только скорее узнать, чем это кончится. Руки у него тряслись, что значительно увеличивало опасность. Дон Кишот Ламанхский, переводили встарь... Взмахнув крылом, мельница сбросила идальго на землю... Проклятое безумство храбрых... Вести за собой ребенка, не зная броду!.. А Шурка сохранял полное хладнокровие: уж непогрешимый папа знает, куда ползти. А у Сабурова не было Отца - ни земного, ни небесного, и когда раз за разом после многих трудов и опасностей они оказывались над отвесным обрывом...
Остановиться и покричать?.. Кто здесь услышит... Ну и дикий же народ, дети гор... И черт с... Но трясучая лихорадка требовала - с любым риском - поскорее узнать, чем это кончится.
Они забрались уже черт-те куда вдоль крепостной стены Утюга, и однажды небесный Отец смилостивился - они сползли к ручью, который вел, похоже, к Хайрастому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130