Обдало дымком - и нестерпимым стыдом за свою жестокую капризность. Но не складывать же кресло обратно?
Познай цену всему на свете - и все равно это будет звучать празднично: к морю! Пока позади пассажиров, исчезающих в недрах аэровокзала, еще виднелись провожающие, каждый видел в толпе только кого-то своего. А потом оборвались и эти последние ниточки любви, и все превратились в безликую массу.
На некоторое время блуждающие подземные души нашли успокоение в каком-то буром складского типа помещении, нарезанном металлическими трубами, похожими на гимнастические брусья. По своей жизнерадостной привычке Сабуров прикинул, годится ли такое помещение скоротать последние часы перед смертью. Хорошо придумано, безнадежно.
Часа через полтора пребывание в этом чистилище наскучило и девам-сопроводительницам, и бурыми подземными переходами массу вывели обратно в зал ожидания.
Два псевдокрасавца у стойки пытались выцыганить свободные места у девиц в униформе. Чтобы не подвергаться побочному воздействию фатовского обаяния, Сабуров отправился изучать распорядок работы всех земных служб: обувной мастерской, ресторана, почтового отделения, - вид междугородного телефона такой тоскливой болью отозвался в душе - знать бы Лидин московский номер...
Когда он вернулся, перед стойкой топтались два мужичка - по виду работяги-нефтяники или лесорубы (линялая ковбойка уже лет двадцать перестала быть атрибутом молодежной романтики). Крепко чесали в затылках они.
- Не надо опаздывать на регистрацию! - собственное мошенничество лишь прибавило регистраторше принципиальности. Вот они, личные связи...
- Еще оставалось пять минут! - орал Шурка.
- Вон же и пацан говорит, - робко указал мужичок.
- Да видишь же, без блата не обошлось, - презрительно оборвал его другой.
Справедливое слово "блат" очень обидело регистраторшу.
- А я вас в нетрезвом виде вообще могу до рейса не допустить! - рассвирепела она, словно до этого они были допущены к рейсу. - Клаша, позови дежурного!
И пошли они солнцем палимы...
- Папа!!! - взвыл Шурка.
Регистраторша метнула на папу снайперский оценивающий взгляд - уж не начальство ли какое? - и успокоилась. Сабуров, так же мгновенно оценив ситуацию, принялся степенно растолковывать Шурке, что поделать здесь ничего нельзя, но вовсе не оттого, что он, непогрешимый папа, так труслив и подл, как это было на самом деле, а оттого, что этого требует Закон.
Изображение Закона как чрезвычайно логичного, хотя и неуступчивого механизма Шурке даже понравилось.
- А пойдем в ресторан - до отлета еще успеем, - вдруг предложил Сабуров, чтобы загладить стыд перед Шуркой и обманутыми мужичками - тем более что Шурку и впрямь стоило подкормить, чтобы не затошнило в полете (Сабурова-то больше тошнит на земле).
- В кайф! - обрадовался Шурка. - Как у Хемингуэя.
Однако ресторан, несмотря на прекрасно изученный Сабуровым распорядок его работы, был закрыт.
Народ безмолвствовал.
- Почему они молчат?! - через пару минут возмутился еще необъезженный Шурка, и Сабуров снова едва не ответил: убедились, что так легче отделаются.
- Хоть бы вышел кто, извинился, - мрачно сказал Шурка еще через минуту, а потом, все мрачнея и мрачнея, вдруг произнес упавшим голосом:
- Уеду я из совка. Здесь на каждом шагу в морду плюют.
Уже и он учуял главную тему: униженные и оскорбленные.
- Нужен ты там будешь кому-то! - обрадованно повернулась к ним тетка.
- Я и здесь никому не нужен.
- Храни гордое терпенье, - вздохнул Сабуров.
- А разве терпенье бывает гордое?
Отчасти. Тебя выгнали из дома, заставили мыть полы в обмен на тычки, но ты хотя бы не выпрашивай у них жевательную резинку, не трись у ихних ресторанов... Гордый и нищий...
Самолет с притворным гневом затрясся, по стеклам поползли дождевые капельки: скорость нарастала, следы становились все горизонтальнее и прозрачнее, пока не истоньшились из головастиков в сперматозоиды, которые вдруг поползли вверх, - взлет!
На посадках Шурка выходил, сомнамбулически припадая на сабуровскую руку, и, возвращаясь, тут же засыпал. От нежности к его доверчивой буйной головушке, которой суждено принять в себя столько бурь, ядовитая крыса в душе Сабурова на время унялась, неотвязные думы о месте поэта в рабочем строю стали казаться всего лишь полуправдой, и ему, даже скованному доверчивой Шуркиной головой, тоже несколько раз удалось вздремнуть, хотя сон был для него редким гостем даже в собственной постели.
- Папа, как будто масляная краска сморщилась! - утром обрадовался Шурка, впервые увидевший море, да еще с самолета: нужно было долго следить за которой-нибудь морщиной, чтобы заметить ее движение. Шурка отметил, что корабли выглядят большими даже в сравнении с морем, и внезапно вынес Сабурову приговор:
- Знаешь, что тебя погубило? - Он выражался в прошедшем времени с такой простотою, будто Сабуров уже давно покоился в недрах комбината. - Ты поверил, будто народ дает оценку гениям. А мы с Аркашкой считаем, что наоборот: чтобы создать что-нибудь великое, надо плевать на Сидоровых!
Сабуров хотел сказать что-нибудь педагогически-демократическое насчет уважения к Сидоровым, но почувствовал, что не может быть снисходителен тот, кто и без того стоит ниже всех.
Без места
После отъезда Андрюши Аркаша впал в какой-то платонический гедонизм: целый день лежал на диване и уныло повторял, что удовольствия единственная вещь, которая не обманет.
Правда, с приближением тьмы, уподобляясь некоему ночному животному, Аркаша начинал оживать и по первому же звонку бросался к телефону или к двери, из-за которой виднелась какая-то ночная нечисть, - жирная, тощая, бритая, патлатая, прыщавая или вампирски-свежая, никогда не попадавшаяся Наталье днем, и Наталья, всегда испытывавшая к нечисти жалость ("Как им хочется внимания!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130