Отчего именно юнцы совершают дерзкие открытия? Оттого же, отчего новые острова открывают бродяги, а не солидные домовладельцы, у которых все есть. И если солидные домовладельцы станут возглавлять экспедиции... Словом, нужно было не шляться по морям, а искать признания у домовладельцев. Сабуров опубликовал несколько изящных заметок, суливших результаты, солидные даже в домовладельческой валюте. Но прелестная пыльца Красоты была снята уже в первых публикациях, - дальше оставалась только чугунная работа. Поплевывая, Сабуров еще мог выносить всеобщее безразличие; но выносить его, занимаясь каторжным трудом... Как это умел Семенов: не только изобрести асфальтовое покрытие, но и собственноручно заасфальтировать полгорода, не только изобрести колесо, но еще и целую осень возить картошку с полей? Он как будто и вовсе не интересовался, что там у смертных считается престижным, а что непрестижным, - он готов был служить и в пустом храме. "Те, прежние, и без того ощущали себя солью земли - слугами величайшего божества. Зато мы, приживалы, кому на каждом шагу указывают, чей хлеб едим, - нам нужны ежеминутные пластыри на нашу израненную гордость..."
Сабуров проглядывал журнал за журналом: большей частью шли стандартные батоны без изюма - разве лишь с тараканами. Внезапно он вздрогнул: В. М. Крайний - имен двух соавторов было не разглядеть в слепящем свете главного имени. Сабуров поспешно заглянул в список литературы. На него ссылались хитроумным образом, перечислив всех от Ромула до наших дней, никак не подчеркнув, что все, кроме него, чистая историография.
Статье Крайнего шел третий год. А начался их роман...
В преддверии организованной Крайним конференции (тезисы публикуются!) в институт приехал раскосый посланец Крайнего и прошел к Колдунову без доклада, дерзкий, словно юный баскак. Сам Колдунов поехать не смог (ему предстояла командировка в Карлмарксштадт), но список клевретов набросал, включив туда и Лиду - пусть видит, где раздают добро и живут полнокровной жизнью, а где морочат голову и брюзжат. Но прямо из колдуновского кабинета баскак направился к Сабурову и вручил ему личное приглашение Василия Модестовича Крайнего, члена-корреспондента АН СССР, а также властителя... нет, оценщика дум.
Спустившийся от Крайнего раскосый ангел извлек из портфеля замусоленную пачку ксерокопий всех до единой сабуровских публикаций по театрально-американской тематике и принялся допытываться с бульдожьим пристрастием, почему Сабуров, в таком-то месте отыскавший не доказательство, а конфетку, в другом, родственном случае воспользовался столь неуклюжей конструкцией (почему? Да потому, что не стоило шлифовать работу, которую никто не будет читать). После этого, приблизив сощуренные, словно в бешенстве, устрашающие прорези своих глаз цвета черной крови, баскак предложил обратить сабуровскую задачу - искать не вход, а выход. Сам Сабуров потому не спешил браться за это, что в количестве публикаций у него скопился некоторый излишек, а раздражение коллег ("конечно, Сабуров печатает всякую соплю!") все-таки не стоило доводить выше определенного температурного порога.
Началось давно забытое Сабуровым наслаждение совместной работой среди равных. Пожалуй, Сабуров обладал более кипучей фантазией (и дурацкой в том числе), а баскак бил реже, но только в десятку. Он мыслил формулами, а у Сабурова в уме громоздились целые миры, он вздувался, сжимался, вытягивался, исчезал вместе с процессами, которые силился постичь.
Сослуживцы разбрелись по домам, переговариваясь с преувеличенной громкой небрежностью, но друзей, истосковавшихся после многолетней разлуки, удалось оторвать друг от друга только уборщице. Сабуров провел несколько дней в забытом чаду, а потом он вдруг подумал, что все открытия придется как-то делить, вежливо поталкиваться, кто первый сказал "Э!", чья доля в младенце папина, а чья мамина... Нет уж, увольте.
Конференция состоялась в исконно русском туристском центре - над пестрым множеством церквей (в зимнем воздухе пахло Юоном, и захватывало дух от красоты и надежд) возносился отливающей синью стекла и бронзой металла небоскреб "Интуриста". Зеркальные лифты в нем носились со скоростью мысли тугодума и управлялись тоже почти что мыслью: к кнопкам этажей достаточно было приблизить палец. В лифтах носились только белесые фольксдойчи да жгучие джигиты, а если попадался обыкновенный человек, можно было не сомневаться, что это твой коллега. Швейцар (Сабуров не встречал внешности благороднее) тигром бросался проверять гостиничные карточки, видя, сколько неположенного советского люда снует мимо него.
В двухместном номере, в который Сабурова поселили вместе с доцентом из Омска (кандидатов селили по двое, докторов по одному), самым поразительным была ванная комната, обилием непонятных кнопок и переключателей напоминающая кабину аэробуса. Для каждой части тела, без всяких дискриминаций, имелось отдельное полотенце - от махровой простыни до скромненькой хабэшной салфеточки, приютившейся на крючочке за унитазом, - одной на двоих, но им, непритязательным советским ученым, и этого было слишком много.
Узнав, что Сабуров работает у Колдунова, доцент загрустил: да, вам хорошо - на любую конференцию Колдунов списком отправит, а из провинции разве пробьешься - вот он одиннадцать рублей прозвонил, и то разрешили приехать только без доклада. И Сабуров устыдился признаться, что присутствует здесь помимо воли Колдунова.
Сабуров еще более возрос в глазах соседа, когда его в тот же вечер разыскал златокудрый ученик Роговича:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130