— Катберт…
— Знаю, все знаю, — глухо отозвался он. — Ты не хочешь повторять ошибок десятилетней давности.
Он запустил пальцы во влажные огненно-рыжие пряди, не давая молодой женщине повернуть голову ни вправо, ни влево. Глаза его, приобретшие оттенок обсидиана, пылали темным огнем: обжигающую власть этого взгляда Джиллиан ощущала даже во тьме.
— Однако скажу тебе, — так, для справки, — я — не Чарли Донован.
Джиллиан со всхлипом перевела дыхание.
— Я знаю. Мне и в голову не приходило… Я вовсе не хотела дать понять, что…
— А сейчас — совсем не то, что было десять лет назад.
И с этими словами Катберт притянул ее голову к земле и поцеловал, — с властной, исступленной требовательностью. Неистово впился в ее губы, словно доказывая, что он нисколько не похож на ее первую любовь, — на обворожительного, бесхарактерного франта. Джиллиан чувствовала, как этот бешеный порыв захлестывает ее, подчиняет и сокрушает, но и в ее душе уже пробудилось нечто первобытное, столь же стихийное и неуправляемое. В этой пещере, во тьме, на холодном каменном полу, пока за окном искрами рассыпались молнии и гулко грохотал гром, Джиллиан Брайтон, эмансипированная женщина двадцатого века, на мгновение ощутила примерно то же, что, должно быть, испытывали индианки племени зуни много веков назад, когда мужчины их возвращались с охоты и требовали своего.
На краткий миг граница между реальностью и вымыслом словно исчезла, растаяла в воздухе. Настоящее слилось с прошлым. Накатило ощущение беспомощности. И не просто беспомощности, а прямо-таки паники. Подобно Плакальщице каньона Санто-Беньо, Джиллиан ощущала себя загнанной в ловушку, связанной с этим сильным, мускулистым, неумолимым мужчиной узами более крепкими, чем веревки, более неразрывными, чем цепи.
Она могла остановить поток событий одним только словом, да что там — жестом, просто-напросто уперевшись ему в плечо. Джиллиан знала, что это — в ее власти. Катберт не станет завершать яростный поцелуй не менее яростным насилием, если только она приподнимет голову и сумеет выговорить слова протеста.
Она попыталась. Даже сумела-таки оторвать голову от земли на дюйм-другой, прежде чем первобытная страсть, всколыхнувшись в груди, заглушила протест на полуслове. Теперь ей владели инстинкты более глубокие, чем мысль, более древние, чем время. Джиллиан хотелось ощущать его близость, гладить ладонями плечи, и спину, и руки, наслаждаться соленым привкусом кожи. Уступая этой темной, стихийной потребности, молодая женщина вцепилась в его рубашку, вытащила ее из джинсов, запустила руки под полотняную ткань. С губ его сорвалось глухое восклицание, — не то нетерпения, не то торжества. Но не успела Джиллиан сделать выбор в ту или иную сторону, как Катберт уже стянул с нее футболку. Небрежно смял эластичную ткань и подпихнул комок ей под плечи, смягчая прикосновение к твердому камню.
Мгновение спустя рубашка его разделила участь футболки — и послужила подкладкой для ее бедер. Джиллиан едва успела ощутить влажной кожей холодный, сырой сквозняк, как Далтон подался вперед — и принялся горячо и жадно исследовать ее груди. Он игриво покусывал то один сосок, то другой, дразня, теребя, лаская, пробуждая к жизни тысячу жалящих иголочек, под будоражащими уколами которых она выгибалась всем телом и хватала ртом воздух.
Разгоряченная, влажная от испарины кожа словно излучала лихорадочное желание. Но вот рука Катберта потянулась к «молнии» на джинсах. Он легонько задел костяшками пальцев ее живот, и эластичные мышцы с готовностью сократились. О, как Джиллиан хотелось этого сближения! Как мечтала она принадлежать этому мужчине! Мечтала принять его внутрь себя, испытать свою волю и власть своей женственности в поединке с этой всеподчиняющей мужской силой. Однако даже первобытные инстинкты, временно подчинившие ее себе, не смогли полностью заглушить здравый смысл двадцатого века.
— Нельзя, — выдохнула она. В голосе ее звенело горькое сожаление. — Я хочу тебя. Поверь мне, я очень тебя хочу. Но я не… у меня нет… у меня нет этого самого… Ну, сам понимаешь! — со стоном докончила она.
Губы его изогнулись в неспешной, самодовольной усмешке.
— Я тебе, часом, не рассказывал про своих братьев? У меня их целых трое, один — младший, двое — старших.
Про себя Джиллиан подумала, что момент для обсуждения генеалогических подробностей выбран не совсем удачно. Она же с трудом дух переводит, как уж тут прикажете выказывать живой интерес к чему бы то ни было, кроме движения его чутких пальцев, что как раз принялись выписывать миниатюрные круги вокруг ее пупка.
— С тех самых пор, как мне исполнилось двенадцать, — прошептал Катберт, с нескрываемым интересом наблюдая за тем, как упругий живот ее стремительно вздымается и опадает, — Шон и Элджи по-братски позаботились о том, чтобы я выходил из дома полностью экипированным на случай любой неожиданности.
Джиллиан не сдержала смеха.
— С двенадцати лет, э?
— Мы, Далтоны, взрослеем рано, — невозмутимо пояснил Катберт. В темноте ослепительно сверкнули белые зубы, — в благодушной усмешке уверенной в себе мужественности.
Поздно или рано, но Далтоны и в самом деле взрослели. Во всяком случае, этот. Джиллиан не могла не отметить с уважением степень возмужания, когда Катберт сбросил джинсы. Он был, — говоря кратко и по существу, — просто великолепен! Загорелая до бронзового оттенка кожа туго обтягивала бугорки мускулов и узкие бедра. Черные волоски курчавились на груди и внизу живота, — точно припорошив их пылью.
И, едва Катберт вытянулся на камне рядом с ней, те самые инстинкты, которые Джиллиан пыталась обуздать еще минуту назад, наконец-то одержали верх и полностью вышли из-под контроля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81