Для обычных людей хулиганство было обычным делом; в те дни
каждый носил кинжал и дрался на дуэлях. Но сами телепаты жили в одолженном
времени. Они существовали только благодаря доброй воле, которую сами же и
сформировали. Эту добрую волю было необходимо постоянно поддерживать, и
это не могло быть сделано пробуждением антагонизма. Ни у кого не мог
вызвать зависти доброго нрава старательный эксперт по семантике, а вот
Д'Артаньяну могли позавидовать - и позавидовали бы. И выход для чудесным
образом смешавшегося наследия мальчика, в ком кровь предков-первопроходцев
и новаторов смешалась с осторожным напряжением Болди, мог быть только
один.
Так они нашли ответ, и Бартон сделался пионером джунглей, обращая
свой острый ум против животной дикости тигра или питона. Если бы это
решение тогда не было найдено, то Бартона сейчас могло бы не быть в живых.
Ведь обычные люди все еще были насторожены, все еще нетерпимы.
К тому же его не интересовал внешний мир; он просто не мог быть
другим. Неизбежно было то, что он рос в усталости от неуловимой симфонии
мысли, живой волной перекатывающейся даже через моря и пустыни. Мысленный
барьер не спасал; даже за этой защитной стеной чувствовался бьющий по ней
поток мысли. Только в необъятных пространствах неба можно было найти
временное укрытие.

Металлическая стрекоза ввинчивалась в небо, слегка вздрагивая под
порывами ветра. Озеро под Бартоном превратилось в десятицентовую монету.
Вокруг него раскинулись еще более разросшиеся за пятьдесят лет леса
Лимберлоста, болотистая пустыня, в которой постоянно перемещались
странствующие банды недовольных, неспособных приспособиться к общественной
жизни в сотнях тысяч поселений, разбросанных по всей Америке, и боящихся
объединиться. Они были антиобщественны и, вероятно, в конце концов просто
обречены на вымирание.
Озеро превратилось в точку и исчезло. Внизу грузовой вертолет тянул
за собой на запад цепочку планеров - наверно с треской из Великих городов
Побережья, или виноградом для вина с виноградников Новой Англии. Названия
в отличие от страны не слишком изменились. Слишком сильно сказывалось
языковое наследие. Давно уже не существовало городов под названием
Нью-Йорк, Чикаго или Сан-Франциско; было психологическое табу, знакомая
фуга, принявшая форму такую, что новые маленькие узкоспециализированные
поселения никогда не назывались по имени пораженных раком разоренных зон,
однажды названных Нью-Орлеаном или Денвером. Из американской, да и из
мировой истории пришли названия - Модок и Лафитт, Линкольн, Рокси,
Потомак, Моухассет, Америкэн Ган, Конестога. Лафитт, расположенный на
побережье Мексиканского Залива, посылал корабли с рыбными деликатесами
порджи и помпано в Линкольн и Рокси в сельскохозяйственном поясе; Америкэн
Ган выпускал оборудование для ферм, а Конестога, откуда сейчас летел
Бартон, находилась в районе рудников. Там тоже был зоопарк умеренных
широт, один из многих, которые Бартон обслуживал на всем пространстве от
Паджета до Флориды.
Он закрыл глаза. Необходимость заставляла Болди проявлять социальную
сознательность, а когда мир лежал под ним подобно карте, было очень трудно
не представить его утыканным головками цветных булавок - очень много
черных и очень мало белых. Обычные люди и Болди. Кроме того, кое-что нужно
было сказать об интеллекте. В джунглях обезьяна в красной куртке была бы
разорвана на части своими неодетыми сородичами.
А сейчас вокруг Бартона расстилалась синяя пустота воздушного океана;
потоки мировой мысли стихли до слабого, почти неощутимого ритма. Он закрыл
кабину, добавил газ и перевел воздушные рули, позволив машине набирать
высоту. Он откинулся на мягкое сидение, в холодной настороженности
готовности включить руки в работу, если вертолет вдруг попадет в один из
непредсказуемых всплесков мысленного гнева. Пока же он отдыхал в
одиночестве, в полной тишине и бездействии.
Его разум был совершенно чист. Полное спокойствие, что-то вроде
нирваны, утешило его. Далеко внизу бурлил мир, посылая вибрации, нестройно
звучавшие сквозь слои эфира, но очень немногие излучения достигали этой
высоты, да и те не беспокоили Бартона. С закрытыми глазами, полностью
расслабленный, он выглядел на время забывшим о жизни.
Это было спасение для умов с повышенной чувствительностью. С первого
взгляда мало кто узнавал в Бартоне Болди; он носил парик с короткими
коричневыми волосами, а годы, проведенные в джунглях, сделали его почти
нездорово тощим. Болди, по природе далекие от атлетических соревнований, и
соревновались только между собой, были склонны к дряблости, но Бартона
нельзя было назвать дряблым. Хищники-охотники заставляли его быть в
хорошей физической форме. А сейчас, высоко над землей, он расслабился, как
делали это сотни других Болди, давая отдых своему напряженному сознанию в
синем покое высоких слоев атмосферы.
Иногда он открывал глаза и смотрел сквозь прозрачную панель потолка.
Небо было довольно темным, сверкали редкие звезды. Так он лежал некоторое
время, просто наблюдая. "Болди, - думал он, - первыми займутся
межпланетными путешествиями. Вокруг нас неосвоенные новые миры, а новой
расе нужен новый мир."
Но это могло подождать. Бартону потребовалось много времени, чтобы
понять, что важна его раса, а не он сам. Пока к Болди не пришло подобное
знание, он не был действительно зрелым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78