– Во сколько тебе обходится в год это пижонство? – с невинным видом спросил я.
– В семьдесят пять тысяч, – недовольно буркнул он.
Я заржал в полный голос. Чарли даже обернулся проверить: как на мое ржание среагировали старые клубные жопы, привыкшие к тишине и благопристойности.
– Ублажаешь свое эго? Память о том, что в дни твоей молодости тебя бы не пустили сюда на порог?
– Ну, и тебя тоже: ты ведь наполовину еврей, – парировал он мгновенно.
И, пользуясь случаем, добавил:
– С этой точки зрения – не так дорого…
Внезапно перед нами возник метрдотель во фраке и белых, как у меня, перчатках. Встав в позу скрипичного ключа, он что-то зашептал Чарли на ухо. Тот согласно кивнул головой.
Я с любопытством оглядывал зал. Дизайн подчеркнуто старомодный. Мебель слишком массивна. Рамы с пейзажами на стенах так же тяжеловесны, как и живопись. Чарли заметил мой взгляд.
– О’кей, оставим все это: у тебя есть какие-то планы?
– Нет, – честно признался я.
– Желания?
Я оживился:
– О, этого в избытке, Чарли…
– Тогда не так страшно, – усмехнулся он. – Поделишься?
– Почему же нет? – пожал я плечами. – Плюнуть на опостылевший университет. Забыть о семье, которой фактически давно не существует. И заняться тем, что профукал.
– Ты что, и впрямь собираешься стать за дирижерский пульт?
Я пожал плечами и театрально вздернул брови:
– Неважно. Просто хочу гореть, а не тлеть. Летать, а не ползать. Выразился ясно?
– Уж куда ясней, – усмехнулся он. – Только ты чего-то недоговариваешь…
– Не придумывай.
Подоспел официант с бутылкой вина и плеснул на донышко бокала. Чарли сосредоточенно зажмурился и втянул глоток. Чуть прополоскав рот, он, немного подождав, кивнул:
– Порядок!.. Какого года?
– Девяносто пятого, – ответил официант учтиво.
Он еще немножко поколдовал с бокалами, полюбовался на них издалека и отошел. Откинувшись на спинке неуклюжего и громоздкого стула, Чарли поскреб лоб:
– Ничего я не придумываю. Просто хочу понять: ты что, собираешься возвратиться туда, в те наши далекие годы?
Мне стало неприятно: он угодил в точку. Я взял со стола свой бокал с вином и слегка звякнул им по его бокалу.
– Чир!
Он кивнул.
Но неприятное ощущение исчезло, когда он проказливо качнул головой и улыбнулся.
– А знаешь, если бы тогда не ты и не твой кларнет, никаким врачом я бы не был. Ведь пока я готовился к экзамену, ты работал за двоих.
Я пренебрежительно махнул рукой. Он подумал о чем-то и, снова улыбнувшись, только на этот раз с грустцой, спросил:
– А Лолу ты вспоминаешь иногда?.. Вот ведь кто тебя любил!
Я слегка растерялся, но тут же взял себя в руки:
– Оставь сантименты для своих дамочек, Чарли, – буркнул я. – Они размягчают слезные железы и вагину, но у мужчин от них не стоит…
Он скривился и был прав: я сморозил пошлость.
– Почему этот гомик пялит на меня глаза? – показал я глазами на борова за соседним столом в оглашенно дорогом костюме и с золотым «Роллексом» на руке.
Надо же мне было как-то выйти из неловкого положения.
– Они здесь не привыкли к вольностям в одежде, – подвигал Чарли донышком бокала по столу. – Его наверняка смутили твой бант и косичка.
Но я уже завелся и чувствовал себя, как шофер гоночной машины, которого захватил острый ветер и виражи риска.
– Ты тоже хорош! Разве ты не крутил с Абби до меня? Что ж не предупредил, что она пресна, как тесто без дрожжей, а эмоциональности в ней – ноль целых и ноль? Еще бы – типичное дитя бюргерского воспитания…
– Ты забыл, Руди? – остановил он меня. – В тебе ведь тоже, кажется, аж половина крови – немецкая? От папаши. А, кроме того, – кого ты слушал?..
– Эй, что ты хочешь этим сказать? – встрепенулся я.
– Что Абби знала всегда не только то, чего хочет она сама, но и что нужно тебе. Тебя это, кстати, вполне устраивало. Ни о чем не надо было беспокоиться. Разве не так?
Чтобы прийти в равновесие, я зажмурился и остервенело крякнул:
– Уж не о том ли ты, что она затолкала меня на кафедру и тыркала, пока мне не дали профессуру?
Чарли, насупившись, постукивал вилкой по столу. У него это выходило не очень ритмично. Я закусил губу и скривился:
– Тебе бы три десятка лет прожить в смирительной рубашке! – Еще более зло: – Лучше быть голодным волком, чем сытым псом, не находишь?
– Руди, – произнес он, словно поставил печать под документом, – волком ты никогда не был. И не будешь…
– Да она ни разу со мной не начала, – прошипел я кипящим шепотом, чтобы не компрометировать его в этом пронафталиненном сундуке прошлого. – Я сам должен был, всегда сам… И это – секс, скажи мне? Все время чувствовать себя извращенцем?..
– Виноват ты сам, Руди, – потер он лоб. – Бывают ситуации, когда лучше забыть об интеллигентских штучках-дрючках и вспомнить, что ты – мачо. А ты изображал из себя рыцаря из дамского романа…
АББИ
Разговор с Чарли вызвал у меня глубокую депрессию, и я долго не могла найти себе места. Не помогал даже алкоголь: скорей всего, дозы были небольшими, но ведь к другим я не привыкла.
Каким все же надо быть бесчувственным хамом, чтобы сказать женщине то, что он осмелился выдать мне! Шовинист, женоненавистник, наглец! Бабы всегда были для него предметами коллекции: он собирал их, как коллекционеры – марки или монеты. Любовался собственным успехом, гордился редкими и экзотическими экземплярами. Однажды я случайно подслушала, как он рассказывал об этом Руди.
Только больной, извращенный мозг мог сравнить ситуацию, в которой я оказалась, попав к нему в лапы, с той, когда на горизонте появился Руди! Мне было двадцать четыре года. Я только год назад потеряла свою невинность и отчаянно это скрывала от назойливых подружек…
Чарли позвонил сам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92