Только ведь такое дано не всем, Как гениальность. Или – как редкая красота. Странно – я никогда и ни с кем до этого не говорила о таких вещах. Даже если бы захотела – не посмела. А с ним – не существовало никаких преград. Он был свободен от них, Мог позволить себе думать и делать все, что ему захочется. Я завидовала ему, но, наверное, надо прожить всю жизнь, чтобы понять, что – главное, а что – шелуха.
– Я так и не сказала матери правду, Руди. Я у нее – единственная дочь. Лучше было не дожить до этого.
Я хотела достать сигарету, но он остановил меня:
– Не надо. Табак притупляет чувства.
Я кивнула и продолжила:
– Я должна была быть одна. Бежать. Куда глаза глядят. Чтобы никто меня не видел. И не смотрел в глаза.
Я всхлипнула. Он продолжал меня гладить.
– Понимаешь? Спрятаться! В любую нору. Как умирающее животное. И я вспомнила про свадьбу…
Руди осторожно и нежно провел пальцем по моим губам, и я опять почувствовала себя маленькой девочкой, которой нужна родительская защита.
– Ничто так не уродует жизнь, как условности, – покачал он головой. – Представляешь, какой бы грех спал с твоей души, если бы твоя мать знала, что с тобой случилось? Разве может быть болезнь – позором?
– Я, наверное, грешница, Руди. Все время задаю себе один и тот же вопрос: где же был ты, Господи, когда он меня заразил?
– Мой дед со стороны матери, он был клезмером, скрипачом на свадьбах, рассказывал, что как-то у одного из религиозных мудрецов спросили: «Скажите, рабби, а где живет Господь Бог?» Старик подумал и ответил: «Там, где ему разрешают жить, сын мой»…
Я уткнулась ему в грудь.
– Мы должны быть благодарны судьбе, – сказал он, гладя меня по волосам. – Она сделала нам самый дорогой подарок на свете: принесла нам любовь. Настоящую. Невыдуманную…
И тогда у меня вырвалось, как крик боли и благодарности:
– Спасибо тебе, Руди!
– За что? – удивился он.
– За то, что ты есть…
После этого мы целый месяц не расставались даже на полчаса. Руди рассказал мне, что в детстве у него была мечта: увидеть птицу киви. Она ведь живет только в далекой Новой Зеландии. Наверное, поэтому она стала для него символом всего, чего невозможно достичь.
Мы улетели туда, не зная, ни сколько там пробудем, ни чем все это кончится…
Свой робкий символ Руди нашел в маленьком местечке Виллоубенк. Там, за стеклянной перегородкой, в жаркой и мокрой темноте, живет та самая птица киви. Спит двадцать часов в сутки и бодрствует только четыре. Увы, – больше всего она напоминает небольшую курицу с длинным клювом! Но она так беспомощна и так трогательна, что не умилиться просто нельзя. Мы молча шептались, потому что шуметь в этих искусственных тропиках строго-настрого запрещено. Разбудишь ее, а она испугается…
Целый месяц колесили мы по Южному острову на взятой на прокат машине: от Инверкаргилла на юге до Пиктона на севере. И от Росса на западе до Крайстчерча на востоке. Мы так любили друг друга, что кроме этого в памяти остались только обрывки воспоминаний. Крохотные пингвины, выходящие бесконечным строем из океана на сушу… Ледник Фокса… Фьорды… Тотемы местных уроженцев – маори в Роторуа… Полет на вертолете над кратерами застывших вулканов… И еще – маленький мотель, где, засыпая, я шептала:
– Я боюсь! А вдруг все это вот-вот закончится? Исчезнет, как мираж? Мне холодно, обними меня…
– Эй, девочка, – встряхнул он меня, – тебе надо сражаться, а ты подняла руки и хочешь сдаться? Кому?! И зачем?!
– А что будет потом, Руди? Завтра?
– Завтра наступит вчера, – ответил он рассеянно.
И я вдруг инстинктивно поняла, о чем он думает: человек бежит от того, что его ждет, а оно все равно его настигает.
Меня зазнобило, но я не хотела терять ни одной секунды:
– Если бы не ты, Руди…
– Я так счастлив, Дейна! Просто с ума схожу от счастья. Сейчас стану кричать, как полоумный.
Я засмеялась, закрыв глаза от усталости: мне хотелось спать. И только совсем издалека слышался его уплывающий в сон голос:
– А ведь все – благодаря случаю, Дейна! Если бы не он, мы бы с тобой не встретились. Он могущественен, как Бог…
– А может, – он и есть Бог, Руди? – спросила я оттуда, из сна…
Утром я его не нашла. Проснулась, протянула руку и нащупала пустоту. Я вскочила с кровати и стала метаться по комнате: его вещей тоже не было.
– Сволочь! – била я кулаками все, что попадалось под руку. – Сволочь, сволочь, сволочь!
Едва сполоснув лицо и натянув, что попало, бросилась к стойке портье.
– Вы не видели?… – спросила я и осеклась, потому что не знала, что сказать: кого?
Мужа? Родственника? Любовника?
Молодой парень-портье сразу понял, в чем дело, и, чтобы помочь мне, деликатно спросил:
– Вы имеете в виду старика, который прошел здесь час назад?
Я посмотрела на него как безумная:
– Кто?
– Тут проходил какой-то старик, – с участием посмотрел он на меня. – Не знаю даже, откуда он взялся. Он вам записку оставил. Я еще удивился…
Руки меня не слушались. Я взяла конверт и, не открывая, вернулась в комнату. Минут пять я стояла, чувствуя, как борется во мне желание открыть его и непонятный приступ ярости.
И этот тоже солгал! А если и не солгал – все равно сбежал, оставив меня одну…
Надорвав конверт, я вытащила записку. Прочла, потом пробежала глазами еще раз. И еще… Я вся сжалась, стала легкой как перышко. Иначе меня бы не стало. И я бы подорвалась на самой страшной и безжалостной мине – отчаянии.
«Я болен своей любовью к тебе, Дейна, – снова и снова скользили мои глаза по знакомым строчкам. – Такой неизлечимой нежностью, что вытерпеть ее вдали от тебя просто нельзя…»
Меня закачало, как на корабле, хотя я опиралась о стенку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92