– И в медицине тоже…
– Вы считаете причиной черепную травму? – решил прекратить наш петушиный бой корифей.
С ним я не хотел цапаться:
– Участок мозга, который ответственен за старение, мог перепутать программы…
Все неловко молчали. Ты видишь, что не знаешь, но сознаться в этом не дает тебе гордость.
– Нечто подобное происходит всякий раз и в организме тоже, – нарушил я гнетущее молчание. – Разве при жизни человека старые клетки регулярно не отмирают и не появляются новые? Почему же тогда не предположить, что вместо одной программы была задействована другая?
– Странно! Очень странно! – развел руками корифей.
Но я не сдавался:
– В конце концов, в свое время наука считала, что драконы – область доисторических мифов. А потом вдруг те же ученые открыли, что семьдесят миллионов лет назад основным населением земли были динозавры.
Корифей звучно прочистил горло. Не давая никому опомниться, я с мефистофельской улыбкой на лице закончил речь торжественной тирадой:
– В эпоху клонирования я лично не стал бы ручаться, что за сказками о живой воде тоже не кроется какой-то нам пока не известный сюрприз…
А через три дня раздался давно ожидаемый мною звонок из больницы:
– Доктор Стронг, не могли бы вы срочно приехать?
Звонила секретарша заведующего отделением.
– А что случилось? – невинно спросил я.
– Профессор Грин пришел в себя…
АББИ
Позвонил Чарли:
– Руди пришел в себя!
Он застал меня врасплох. Конечно, в глубине души у меня всегда жила надежда, что все образуется. В особенности после того, как стали заметны происходящие в Руди изменения. Но здравый смысл объявлял надежды фантазией и отталкивал в подкорку. Куда – то в самый дальний угол подсознания, В таких случаях обычно срабатывает инстинкт самосохранения: разочарование, пришедшее на смену надежде, страшнее безнадежности.
Едва Чарли произнес первые слова «ты знаешь, Руди…», у меня сразу же вырвалось:
– Я знаю! Вернее, догадываюсь.
Чарли помолчал и сказал, стараясь говорить как можно более обыденно:
– Я еду сейчас туда, но тебе сегодня приезжать не надо…
Теперь замолчала я: стало трудно дышать и онемели пальцы. Но мозг, теребя цепенеющие чувства, реагировал по-своему: целым роем видений.
Сознание как бы раздвоилось. Вернее, оно существовало теперь в двух измерениях. В одном: окружающая меня привычная домашняя обстановка – стол, рояль, занавески на окнах. В другом, как голограмма в воздухе, шарахались в своем трехмерном ужасе образы и картины одна другой страшнее.
Я вдруг поймала себя на том, что думала не столько о Руди, сколько о самой себе и о том, что станет теперь со мной. Мне не давала покоя мысль: а что, если Чарли знает что-то, о чем не хочет пока говорить? Уж слишком он вымучивал каждое слово и явно старался меня успокоить. Затылок долбила тупая боль, сердце превратилось в огромный воздушный шар.
– Абби, пойми… Я как врач… Ты же знаешь, бывают такие случаи… обстоятельства… Специалисты менее восприимчивы, чем родственники… Я сам еще ничего не знаю…
– Поклянись! – протолкнула я через себя тонну воздуха.
– От этого тебе станет легче? – спросил он и продолжил тут же, не задумываясь: – Если бы мне было что сказать, я бы не стал скрывать… Больше того – я, наверное… Понимаешь, открыть глаза или начать двигаться – это еще не прийти в себя.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я в недоумении.
– Ты не знаешь, помнит ли он что-то или нет? Реагирует ли адекватно на действительность? Способен ли сразу ответить тебе, как отвечал тридцать два года подряд.
– Ты хочешь сказать, что…
– Я хочу сказать, что травма, которую он перенес, была нисколько не легче, чем паралич или инсульт. А ведь ты знаешь, какие бывают у них последствия.
– Ты хочешь меня испугать?
– Нет. Подготовить к самому худшему. Чтобы потом лучшее показалось тебе подарком судьбы.
Я понимала, что он прав, но успокоиться уже не могла. Как не могла заставить себя не думать о том, какой окажется моя встреча с Руди. А что, если кома оставит на нем свое трагическое клеймо? Если человек, которого я увижу лежащим на больничной кровати, будет только внешне тем, к кому я так привыкла, а все остальное в нем – новым и чужим? Если двигаться он сможет лишь с помощью коляски или еще хуже – поврежденный мозг возвратит его в пеленочное младенчество? Мне стало страшно, но я знала одно: каким бы он ни вернулся ко мне из того мира – благословенен тот момент. Я посвящу Руди все оставшиеся мне годы и останусь прежней верной и заботливой Абби.
Чтобы окончательно не зациклиться на страхах о всевозможных осложнениях, я пыталась вспоминать давно забытые сцены из нашей с Руди жизни. Но как я ни старалась этого не допустить, память, словно тыча меня носом в роковую ошибку, все время упрямо возвращалась в тот вечер после похорон Розы, когда мы с ним не на шутку поссорились…
Руди двигал стулья, швырял газеты и гремел посудой. Его вывело из себя, что я напомнила ему о дне рождения через неделю. О предстоящих через месяц выборах декана, о приглашенных гостях. Но я не чувствовала за собой вины: в конце концов, получить эту должность было его заветной мечтой. Ведь я думала не о себе. Но я понимала, что неприятный осадок от этого мог в душе остаться: ведь покойная была его матерью. Но мертвые не уносят с собой проблем оставшихся в живых.
Случилось то, чего я больше всего боялась: Руди воспринял все так, словно я совершаю нечто кощунственное. Меня это не на шутку задело. К тому же еще в ту ночь я не сочла возможным заниматься с ним сексом. Но ведь это я сделала это из уважения к памяти Розы. Смерть и игра плоти несовместимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92