Просто это – вроде прозрения. Поверь, оно искреннее…
– Я тебе верю, – кивнул я.
– Так жаль, что этого не произошло раньше. Ведь наша жизнь могла бы сложиться совершенно иначе. Все – чувства, отношения, судьба… Порой я просто ненавижу свою сдержанность! – отрешенно созналась она. – Это не холодность. Результат воспитания, то, что в тебя вбивали с детства.
– Ты прозрела. Лучше поздно, чем никогда, – глупо откликнулся я.
– Нет, – покачала она головой, – всему свой срок. Через время перепрыгнуть нельзя.
Она посмотрела на меня сбоку, словно в ней все еще жила надежда, что я вдруг начну ее разубеждать, и тогда все наладится. Но я не подал вида, что понял ее намек. Да и если бы я решил не уезжать, это что, решило бы обрушившуюся на нас проблему? Страдания Абби были бы еще мучительней и дольше. Мой уход избавит ее от чудовищной участи. Видеть, как на глазах рушится такой привычный, такой ухоженный и, по сути, вымышленный мирок.
– Раньше я винила в наших отношениях Розу: ее капризы, легкомысленность, эгоизм. Ведь для нее театр продолжался и в жизни тоже. Но теперь я пришла к выводу, что еще больше виноваты мы с тобой…
– «Мы»? Ты, конечно, хочешь сказать, что я?
– И ты тоже, – кивнула она грустно. – Ведь ты ни разу меня не остановил. Разве я – не женщина?
– Что ты хочешь этим сказать? – выкатил я на нее глаза.
– Что ты всегда уступал… А мне ведь иногда так хотелось, чтобы ты рассвирепел, а я испуганно отступила…
Я откинулся на бортик ванны.
– Вот уж не знал, что в тебе спит мазохистка.
Она направила на себя струю душа и захлопала губами, как вытащенная на берег рыба.
– Это тайный грех каждой бабы. Вы, мужики, часто этого не понимаете, а мы, женщины, клятвенно уверяем себя, что женский мазохизм – мужская клевета.
Мне стало жаль ее. Я отвел в сторону рожок душа и погладил ее по мокрым волосам. А потом осторожно опустил руку и дотронулся до ее грудей. Они слегка отвисли и казались набухшими книзу.
– Как многого мы не знаем друг о друге, даже если живем рядом десятки лет, – сказал я, описывая пальцем медленные крути вокруг ее сосков.
– Руди, – попросила она. – Возьми меня еще раз. А потом еще, если захочешь…
Голос ее звучал отрывисто и отрешенно. Я прикоснулся языком к кончику ее уха, и она вздрогнула от этой ласки.
– Как хочешь и сколько хочешь, – угас ее шепот.
Я вытер ее полотенцем и повел к кровати. Когда-то ее тело было крепко сбитым и сильным. Теперь же я замечал мелкие погрешности времени и подсчитывал их про себя. «А помнишь, – говорил сам с собой, – вот этой складки сбоку не было! И этой припухлости тоже! Господи, как непривычно смотрится эта синенькая сеточка вен…»
Мне было больно за Абби, но я вдруг с удивлением подумал: а ведь так горячо сочувствую ей не я! Кто-то другой, пусть даже во мне самом. Тот Руди, который навсегда остался в доаварийном времени. Что любил и страдал, что нелюбим, а трахаясь на стороне, терзал себя за измену.
Впрочем, изменяли мы друг другу оба: я – в торопливых поисках доступных утех. Она – в своей замкнутости, в собственном «Я». Ей казалось, – отдайся она без оглядки чувствам, она потеряет свою свободу. В своей гордыне Абби не в состоянии была постичь, что свобода нужна только тогда, когда разделяется кем-то другим…
Мы не спали и почти не говорили. Я гладил ее. Ласкал, как ласкают испуганного ребенка. Но свои страхи она должна была преодолеть сама. Даже если бы я очень хотел помочь ей, все равно не мог бы этого сделать.
Абби снова прижалась ко мне. Что-то необузданное и диковатое было в этом внезапном порыве. Казалось, она хочет окончательно вдавиться в меня.
Стать единым целым со мной. Я не мешал ей. Но и не помогал тоже.
Из ее горла выдавился хриплый стон. Искривленные губы, выламываясь, рождали неразборчивое бульканье звуков. Но разобраться в этом отчаянном, полном ужаса порыве мне было не дано. Что ею двигало? Страх, что это последнее в ее жизни соитие? Немая просьба: не уходи?!
Она заснула, крепко обнимая меня. Ее нога лежала между моих ног, а рука охватила меня сверху. Я тоже задремал. Мне снилось, что мы лежим, крепко обнявшись, но не спим, боясь потерять друг друга даже во сне. Но почему-то оба мы – и я, и она – на тридцать лет моложе.
ЧАРЛИ
На мое предложение заехать за ним Руди ответил отказом. По-видимому, из-за Абби. Мое присутствие могло бы усилить и без того взвинчивающую напряженность их отношений. Ведь он оставлял дом навсегда. Он решил вызвать такси.
Мы договорились встретиться в аэропорту. Я не хотел застревать в пробке и в результате приехал на двадцать минут раньше.
Руди я заметил очень скоро. Он стоял в небольшой очереди. Как только пассажир перед ним начинал двигаться, Руди тут же подталкивал свою тележку с двумя чемоданами. Как до странного мало нужно человеку, чтобы попрощаться с прежней и начать совершенно новую жизнь.
Я направился к нему.
– Как все прошло? – спросил я его, пристраиваясь рядом с ним в очереди.
Он сразу понял, на что я намекаю, и пожал плечами:
– Без особых происшествий.
– Кого-нибудь ждешь? – продолжил я осторожно.
– Нет, – покачал он головой. – С детьми я попрощался по телефону, а Абби просил не приезжать.
– Как они это восприняли?
Он усмехнулся:
– По-моему, с облегчением. Избавились от излишней трепки нервов. Я ведь их отец: встреча со мной далась бы им нелегко.
Я согласно кивнул:
– Ты прав, Руди. Они к тебе при всем при том очень привязаны.
– А так, – хмыкнул он, – я сделал вид, что я – сволочь, и они воспримут все легче. Во всем виноват я, и только я.
Мы помолчали.
Очередь еле-еле тащилась вдоль извивов веревки. Смешно, ведь веревка – символ, но на пассажиров она действовала как на павловских собачек:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92