Мы сели внутрь. На набранный мною код мотор ответил голодным металлическим урчанием. Аппетит у «Ягуара» – что надо. Машина рванула с места.
– Каждый из нас совершает кучу ошибок, – вздохнул Руди и примирительно развел руками, – но исправить их в подавляющем большинстве случаев нам не дано. А если бы, предположим, могли?! Появилась бы, скажем, такая возможность?! Представляешь себе, сколько несчастий можно было бы предотвратить? Какое количество людей сделать счастливыми?!
– Руди, – решительно оборвал я его и чуть повернул в свою сторону смотровое зеркало, – не рисуйся. Со мной у тебя это не пройдет.
– Не понял! – скривился он, словно надкусил неспелый лимон.
– Тебя волнует не человечество с его тупиковыми возможностями, а ты сам. Ты просто хочешь наверстать то, что упустил за свои шесть десятков лет.
– Ну а если и так? – Он невозмутимо пожал плечами. – Это что – преступление? Или ты сам поступил бы иначе?
Его голос был ироничен, взгляд – напряжен и колок.
– Не знаю, – смешался я. – Все это – самообман. Через столько лет?! Исправить ошибки в прошлом, как в школьном диктанте?
Руди шумно вздохнул. В его темных глазах засветились озорные блики. Он даже улыбнулся:
– Ты – проктолог, Чарли, и копаешься в моих мозгах, как в жопах у своих пациентов… Скажи, что ты там ищешь? Полипы? Воспаления? Опухоли?..
Интеллигент возвратился в бухарестский двор детства, и он заговорил как подвыпивший водопроводчик.
– В тебе пропал стенд-апист, Руди. А тебе этот талант еще может пригодиться. Валяй, оттачивай свое остроумие!
От возмущения на висках Руди непроизвольно дернулись желваки. Заколебалась даже нежно лелеемая с недавних пор косичка. Я опустил ручной тормоз: не хватало еще только с ним поругаться…
– Ты начал первый. Хочешь, чтобы я ответил?
Я его не на шутку разозлил.
– Нет, – оторвал я руку от руля и примирительно ею помахал, – просто если не знаешь диагноз, нельзя назначить курс лечения. Может, тебя и нет, но меня это волнует.
Руди немножко остыл и успокоился. По-видимому, счел, что тоже переборщил.
– Чарли, – проглотил он слюну, – уж кому-кому, но тебе ведь не надо рассказывать, откуда я вернулся. Оттуда обычно не возвращаются…
Я покачал головой:
– Ты что, считаешь, что тебе это дает какие-то привилегии?
Он встрепенулся и снова пошел в атаку:
– Я все свои долги отдал, Чарли, и никому и ничего не должен. Понял? Возвратил. Отработал!
Мне нечего было ему больше сказать. Он вдруг дружелюбно хлопнул меня по плечу:
– Не хватало только нам с тобой полаяться…
Руди был прав. Я тоже постучал его по плечу. Это был символ наступившего мира. Теперь мы, как индейцы у Лонгфелло в его легенде о Гайавате, должны были закурить трубку мира.
– Знаешь, – начал он несколько виновато, – я вдруг впервые в жизни перестал бояться. Исчез страх. Испарился. Нет его – сам удивляюсь! Тот твой закомплексованный друг – Руди – остался там, на мостовой в день аварии. Давай знакомиться заново… – Он посмотрел мне в глаза и отчетливо произнес: – Одно лишь могу сказать: ты – как был, так и останешься навсегда мне братом. Больше чем братом…
– Пролетарий духовного фронта скинул оковы… – хмыкнул я, но в моей невольной ухмылке было больше растерянности, чем насмешки. – Придется у него подучиться…
– Не сравнивай себя со мной! До твоей степени свободы я еще не дорос. И дорасту ли – не знаю. Ты для меня был и будешь недостижимым эталоном.
– Уж не потому ли, что я так вторично и не женился?
– Нет, – подумав, вздохнул он. – Потому что ты всегда и везде сохранял свою независимость.
Я ехал и думал: как все-таки прихотлив и изобретателен Случай. Достаточно оказалось случайной аварии, и содрогнулся незыблемый форт семейного долга и здравого смысла. Стал разваливаться. Рушился на глазах.
Я, конечно, знал об интрижках Руди, но считал их вынужденными. Винил во всем Абби. Все его флирты носили какой-то торопливый, хуже того – стыдливый характер. А это губит все удовольствие. У честного человека ворованное добро не может не вызывать угрызений совести. Руди не хотел разочаровывать Абби, а тем более, не дай бог, заставить ее страдать.
В человеческих отношениях непостижимо срабатывает закон прямой пропорциональной зависимости. Чем больше ты даешь, тем больше тебе же и остается. Но это лишь при одном изначальном условии: знаки этого равенства должны оставаться теми же в обеих его частях. Если нет – бескорыстный дар одной из сторон может подогреть аппетит у другой. И равенство превратится в неравенство.
– Руди, – сказал я, – кстати… Давно хотел тебе об этом рассказать, но как-то не пришлось – рядом всегда были другие люди…
В его взгляде было такое доверие, что я едва не поперхнулся.
– Значит, скажешь сейчас…
– Да, – подтвердил я. – Скажу… За неделю до ее смерти я был у Розы. Она просила меня тебе кое-что передать, но перед этим заставила поклясться, что никто об этом не будет знать, кроме тебя…
– Бедная мама! Если бы не Абби, я бы ее туда никогда не засунул… Ну и скотина же я…
Как странно: сквозь новую его ипостась все еще проглядывались черты прежней. Где же кончается одна и начинается другая? Как и насколько меняется человек под влиянием обстоятельств?
Руди смотрел на меня выжидающе. Я не хотел, чтобы он еще больше расчувствовался:
– Позднее раскаяние трогательно, Руди, но ничего не меняет. Надеюсь, оно сделает тебя терпеливее к собственным детям.
– Я ее предал! – Голос его сел, как аккумулятор в машине, где вчера вечером забыли выключить свет.
Мне стало его жаль.
– Роза рассказала, что твой венценосный папашка записал на ее имя в тридцатых годах виллу в Швейцарии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92