Пока еще, может быть, я сравнительно неплохо выгляжу. Но со временем пройдет и это. Погаснет взгляд. Испортятся зубы. Согнется спина. Я стану ворчливым и никому не нужным стариком. И чем дальше – тем меньше охотниц будет лежать со мной в роскошной постели с подвешенным на потолке зеркалом. Даже за подарки. За деньги. А потом – потом непревзойденное твое ложе любви и вовсе превратится в горестный катафалк надежд. Или еще точнее – в кладбище разбитых иллюзий. Да и сам ты к тому времени уподобишься старому и потрепанному псу. Тому, что болтается в ногах, но уже ничего, кроме жалости, не вызывает…
Ты, Чарли, – еще тот гордец! Небось счел, что старая поблядушка, которую ты разыскал в записной книжке и трахнул, возвратит тебе прежнюю уверенность в себе и свободу? Смешно! Ты ни за что не хотел принять, что из страны восхода ты уже переселился в край заката. Теперь-то ты и поймешь по-настоящему Руди. Разница лишь в том, что его время мчится в обратную сторону. Как в часах, которые ты купил у еврея-антиквара.
Я вздрогнул и поморщился от отвращения к самому себе. «Брось умствовать, – обозлился я на себя. Выгнал бабу с собственным ребенком, а теперь еще ищешь оправдания? Не у тебя ли остались в Южной Африке жена и двое детей?» Но мне стало жаль самого себя. Где, холера вас побери, справедливость? Ведь за все тридцать с лишним лет, что прошли с тех пор, она не выслала мне ни одной, даже самой завалящей их фотографии. А сколько раз я умолял ее это сделать? Может, я не предлагал ей взять детей и уехать вместе со мной? И что? Помогло? Слышать не хотела. Отказалась наотрез. Еще чего, видите ли, не хватало?! Менять роль дочери племенного вождя на амплуа незаконной эмигрантки?! «Если уедешь, – заявила она, – детей больше не увидишь». И она своего добилась.
Возможно, впрочем, она не проиграла, а выиграла. У нее другой муж и еще трое детей. И она сделала неплохую карьеру. Говорят, ходит теперь в заместителях министра…
Но я понимал и другое: всю эту историю при желании можно изложить и совсем иначе. Она, мол, тебя любила, а ты, когда пришлось выбирать между нею с детьми и свободой, предпочел свободу. Вот она тебе и не простила. Это легенда, что женщины мягче мужчин и менее мстительны…
Там, в Южной Африке, у меня, наверное, уже большие внуки. Я не раз пытался представить себе, как они выглядят. Но чем настойчивей я это делал, тем бесплодней оказывались попытки. Мстят тебе ведь не только те, кто желает зла: мстишь и сам себе ты тоже. От совести и от памяти спасения нет.
И не может быть.
РУДИ
По своей готике Базель – типично немецкий город, и к тому же – стоящий на Рейне. Шпили здесь похожи на клоунские шапки, колонны соборов – на каменные свечи. И еще эти круглые, как башенные часы, или узкие, как крепостные бойницы, окна! Даже приземистое, словно средневековая крепость, архитектурное укрепление, построенное в двух шагах от старого города знаменитым Ле Корбюзье, не что иное, как памятник швейцарскому высокомерию. Но снежные кроны альпийских вершин глядят на этот надменный готический аскетизм с насмешливым безразличием.
Исполинский каменный динозавр в зоопарке произвел на меня тягостное впечатление: возможно, я насмотрелся спилберговских фильмов.
Я ходил вокруг, разглядывая группки посетителей, и вдруг услышал позади приятный, но низкий девичий голос:
– Мистер Грин?
Живую принцессу я видел впервые в жизни. Хрупкая, невысокая шатенка лет двадцати трех – двадцати пяти с правильными чертами лица, она разглядывала меня с явным любопытством.
– Так это вы – Софи? – спросил я, критически ее оглядывая.
– Вы разочарованы? – слегка подтрунивая надо мной, ответила она вопросом на вопрос.
Отличить ее в толпе от молоденьких женщин ее возраста было бы нелегко. Может быть, только по уж чересчур продуманному и скромному, несмотря на элегантность, костюму.
– О ля-ля-ля! Можно я к вам прикоснусь, принцесса? – Она поморщилась. – Ладно, больше не буду, – улыбнулся я. – Я ведь, как вы догадываетесь, хоть и бастард, но сводный брат вашего дедушки. Может, присядем в кафе?
Она кивнула, и мы зашагали рядом. Я шел и улыбался самому себе: подумать только, у меня в племянницах – настоящая принцесса…
– Здесь папарацци вам не страшны? – лукаво спросил я.
Она улыбнулась, как учительница, довольная вопросом умного ученика:
– Слишком открытое место, даже если они здесь. Это значит – ничего личного.
– Два каппучино и штрудели, – сказал я подошедшей официантке, – а мне еще – полпорции виски.
– Вам придется съесть оба, мистер Грин…
– Адвокат Пачелли сказал, что мы должны с вами оговорить наши доли в совместной террористической акции, – она ничем не выдала, что моя колкость ее задела: королевская закалка. – Сколько же вы хотите, племянница, за то, чтобы облапошить сварливого старикана?
С по-прежнему невозмутимым видом, и только еле заметно поджав губы, она произнесла:
– Мистер Грин, я думаю, в таком тоне наша беседа очень скоро подойдет к концу…
– Ну почему же? – ухмыльнувшись, спросил я. – Разве речь не идет о сделке, где вы – одна из сторон?
Каким-то шестым чувством я ощущал, что деньги ей очень нужны. Раз так, стерпит и хамство тоже.
– Так что, хотите вы этого или нет, мы с вами – сообщники…
– Вы ведете себя как развязный конферансье, – произнесла она с таким видом, словно отчитывала горничную или лакея.
Меня это еще больше раззадорило:
– Не отвлекайтесь, принцесса. Вы ведь уже прожужжали все уши своему дедуле, что он дешево не отделается?
– О'кей, – сказала она, – если вы понимаете только такой тон, то полмиллиона. Столько же, сколько получит Пачелли…
– Недурно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92