Но кто из нас может сказать это о себе с уверенностью?
Например, доктор Заяц знал, что хорошим его вряд ли можно назвать. Он лишь питал скромную надежду, что Руди все же любит его, и, разумеется, был уверен в том, что сам очень любит своего сынишку. Однако же насчет своей доброты доктор Заяц никаких иллюзий не строил; да и душевностью особой никогда не отличался, если не считать всепоглощающей любви к Рули.
И вдруг сердце доктора екнуло: он вспомнил плоский Ирмин живот и вздохнул с завистью: должно быть, целыми днями накачивает пресс!
— Ну хорошо. Оставляю вас наедине с миссис Клаузен, — промолвил доктор Заяц и ласково, совершенно не свойственным ему жестом, положил Патрику руку на плечо.
— Я останусь с ней совсем один? — в ужасе спросил Уоллингфорд и подумал: жаль, что у меня так мало времени на подготовку — я бы примерил самые «милые» выражения лица, на какие только способен! Но через секунду он представил себе руку Отто Клаузена — возможно, свою новую руку — и покорился. Видимо, лед уже тронулся, и Патрик, сдаваясь, пробормотал: — О'кей, о'кей, о'кей…
Доктор Заяц и вошедшая в кабинет миссис Клаузен церемонно, точно в старинном танце, поменялись местами. На третьем «о'кей» Уоллингфорд осознал, что находится один на один с новоиспеченной вдовой. Он посмотрел на нее и внезапно почувствовал легкий озноб — впоследствии ему станет казаться, что это было похоже на прикосновение прохладной озерной воды.
Не забывайте, что у миссис Клаузен был грипп. И когда тем воскресным вечером она заставила себя встать с постели, ее все еще лихорадило. Белье она, разумеется, надела чистое, а поверх натянула любимые старые джинсы и выгоревшую зеленую футболку, которые висели возле кровати на стуле. Эту футболку команды «Грин-Бей Пэкерз» — золотые буквы на зеленом фоне — она носила еще утром, чувствуя, что заболевает. А поверх футболки накинула старую спортивную куртку.
Зеленая футболка появилась у нее, насколько она помнила, еще в ту пору, как они с Отто стали ездить в домик у озера. Футболка была того же цвета, что хвоя елей и белоствольных сосен на другом берегу, когда их освещали лучи заката. Порой, ночуя в комнатке над лодочным сараем, миссис Клаузен использовала эту футболку в качестве наволочки — стирать можно было только в озере.
Даже теперь, стоя в кабинете доктора Заяца и обхватив себя руками, словно ей было холодно или хотелось спрятать от нескромного взора Патрика Уоллингфорда свои груди, она ощущала еле слышный запах сосновой хвои и — почему-то очень сильно! — присутствие Отто, словно он тоже был рядом.
Повсюду висели портреты знаменитых пациентов доктора Заяца, однако ни Патрик Уоллингфорд, ни миссис Клаузен ни разу на эту коллекцию не взглянули, настолько были поглощены созерцанием друг друга, хотя поначалу избегали смотреть друг другу в глаза.
Кроссовки миссис Клаузен промокли в висконсинском снегу, и Уоллингфорд, не сводивший глаз с ее ног, видел, что обувь на ней и теперь мокра насквозь.
Наконец миссис Клаузен сняла куртку, села в кресло рядом с Патриком и заговорила, причем Уоллингфорду казалось, что она обращается к его здоровой руке.
— Отто ужасно переживал из-за вашей руки — той руки, конечно, — промолвила она, не сводя глаз с правой руки Патрика. Уоллингфорд слушал ее с недоверием опытного журналиста, который обычно сразу понимает, когда ему лгут, а миссис Клаузен несомненно лгала. — Честно говоря, я старалась не думать об этом. Я и телевизор-то не могла смотреть, когда там показывали, как лев отгрызает вам руку! Мне и сейчас не по себе становится, как только я об этом вспомню.
— Мне тоже, — сказал Уоллингфорд; теперь ему уже не хотелось думать, что она лжет.
Затруднительно описать фигуру женщины, одетой в бесформенную линялую футболку, но Патрику миссис Клаузен показалась довольно складной — ничего лишнего, и, хотя ее темно-каштановым волосам не помешали бы шампунь и расческа, она явно привыкла следить за собой.
Правда, свет флюоресцентных ламп ее совсем не красил. На лице не было ни капли косметики, даже губы она не подкрасила, а нижняя губа вся пересохла и потрескалась — возможно, она не один раз ее закусывала. Окруженные темными тенями, ее карие глаза казались необычайно большими и глубокими, а по «гусиным лапкам» в уголках глаз Патрик догадался, что она его ровесница. (Уоллингфорд был немного моложе Отго Клаузена, а тот лишь несколькими годами старше своей жены.)
— Вы, наверное, считаете меня сумасшедшей? — сказала миссис Клаузен.
— Нет, что вы! Мне даже представить трудно, какие чувства вы сейчас испытываете — я хочу сказать, помимо того горя, которое на вас обрушилось…
По правде говоря, она казалась ему похожей на тех внутренне опустошенных женщин, которых он столько раз интервьюировал — вот и совсем недавно, в Мехико, он задавал всякие дурацкие вопросы жене того несчастного шпагоглотателя… И Уоллингфорд вдруг почувствовал, что уже давно знаком с миссис Клаузен.
Вот тут-то она его и удивила: сперва мотнула головой в сторону… его паха, а потом и указала туда рукой!
— Могу я посмотреть? — спросила она. Последовало неловкое молчание, Уоллингфорд почти перестал дышать. — На вашу руку… Пожалуйста, покажите мне вашу здоровую руку.
Он протянул ей правую руку так осторожно, словно ее недавно трансплантировали. Миссис Клаузен едва коснулась ее и тут же отдернула пальцы, а рука нелепо повисла в воздухе, как неживая.
— Немного маловата, — промолвила миссис Клаузен. — У Отго крупнее.
Патрик спрятал руку, чувствуя себя жалким и никчемным.
— Отго даже заплакал, когда увидел, как вы лишились руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115