И Уоллингфорд, уже закрывая за собой дверь, услышал, как она взяла трубку и сказала.-
— Эй, Вито! Слышь, ты, вислый хрен? — Патрик остановился на лестничной площадке, за дверью некоторое время царила полная тишина, потом опять послышался голос Энжи: — А такой звук будет издавать твой член, когда его засунут в блендер! Ващще никаких звуков! Потому что у тебя там ващще ничего нет!
На площадке стоял сосед Уоллингфорда из квартиры рядом — у него всегда был такой вид, словно он страдает жестокой бессонницей. Сосед вышел на прогулку с собакой. Но и собака его выглядела так, будто страдает бессонницей — понуро стояла у лестницы и чуть вздрагивала.
—Улетаю в Висконсин, — сообщил соседу Патрик.
Сосед, носивший серебристо-седую бородку клинышком, ошалело уставился на Патрика; его физиономия выражала полнейшее безразличие к жизни и глубокое отвращение к самому себе.
— И скажи, чего это ты до сих пор лупу себе не купил? — орала за дверью Энжи. — Тогда б ты хоть мог его разглядеть и подрочить немного! — Соседская собака, услышав вопли Энжи, насторожилась. — Знаешь, на что годится такая штучка, как у тебя, Вито? — Уоллингфорд и сосед дружно уставились на ощетинившуюся собаку. — Для магазина детских игрушек! Купи себе там игрушечного мыша! Ему и засаживай — в самый раз будет!
Собака слушала с мрачно-торжественным видом и, похоже, обдумывала это предложение. Это был мини-шнауцер с такой же серебристо-седой бородкой, как у его хозяина.
— Счастливого пути, — пожелал Уоллингфорду сосед.
— Спасибо.
И они вместе пошли по лестнице вниз. Шнауцер пару раз чихнул, и сосед сказал: видимо, подцепил насморк от кондиционера.
Они спустились на один пролет и услышали, как Энжи снова заорала; к счастью, слов уже почти невозможно было разобрать. Ее героическая преданность так тронула Уоллингфорда, что он чуть не повернул назад. Ведь как ни крути, эта ставка была гораздо надежней, чем ставка на миссис Клаузен…
Но раннее летнее утро, да еще в субботу, сулило надежду. (А что оно предвещало в Бостоне, где немолодая женщина, которую звали вовсе не Сара Уильяме, ожидала — а может, и нет — аборта?)
Дорога в аэропорт была совершенно пустой, и Патрик добрался туда еще до начала посадки. Поскольку собирался он в темноте, не желая мешать спящей Энжи, то теперь решил все же проверить, что именно положил в свою дорожную сумку. Так, майка с короткими рукавами, тенниска, футболка, две пары плавок, две смены белья, белые спортивные носки, бритвенный прибор, зубная паста со щеткой и несколько презервативов — в неизбывной надежде на лучшее… Он также взял с собой «Стюарта Литтла» в бумажном переплете — книга была рекомендована для детей от восьми до двенадцати лет.
«Паутину Шарлотты» он брать не стал, поскольку сомневался, что у Дорис достанет времени на обе книги; в конце концов, Отто-младший еще даже ходить не умел, разве что ползать.
Можно, конечно, задаться вопросом, почему Патрик выбрал именно «Стюарта Литтла», а не «Паутину Шарлотты»? Да просто потому, что конец «Стюарта» казался ему более созвучным его собственной кочевой жизни — вечные поездки и переезды, все время в пути… Он надеялся, что грусть, разлитая в последней главе, найдет отклик у миссис Клаузен — да и в любом случае он считал этот конец более романтичным, нежели рассказ о том, как на свет появились все эти малютки-паучки.
Пассажиры, сидевшие в зале ожидания, внимательно наблюдали за тем, как Уоллингфорд сперва вытаскивает свои вещи из сумки, а потом засовывает их обратно. На нем были джинсы, пестрая гавайская рубашка и кроссовки; легкую куртку он нес на левой руке, желая скрыть отсутствующую кисть. Однако однорукий мужчина, который то распаковывает, то запаковывает свою сумку, способен привлечь чье угодно внимание. В общем, когда Патрик наконец закончил возню с багажом, все в зале ожидания давно поняли, кто он такой.
И наблюдали, как «львиный огрызок» кладет сотовый телефон себе на колени и, прижимая его культей, тычет в кнопки пальцами правой руки. Когда он поднес мобильник к уху, куртка его сползла с соседнего кресла на пол, он дернулся было поднять ее левой рукой, но понял тщетность своих усилий и уронил бесполезную культю на колени.
Окружающим это, должно быть, показалось странным. Неужели после стольких лет его левой руке все еще мнится, что у нее есть кисть? Однако никто не спешил поднять куртку; лишь супружеская пара, путешествовавшая с маленьким сыном лет семи-восьми, решилась проявить сочувствие мать что-то шепнула мальчику, и тот осторожно подошел, поднял куртку Уоллингфорда и аккуратно положил ее на соседнее кресло рядом с сумкой. Улыбнувшись, Патрик кивнул ему в знак благодарности, и мальчик побежал назад, к родителям.
Из мобильника, прижатого к уху, доносились бесконечные гудки. Уоллингфорд собирался позвонить к себе домой; он хотел поговорить с Энжи или оставить ей сообщение на автоответчике. Ему хотелось сказать ей, как ему было с нею хорошо, какая она необыкновенная, добрая, искренняя… Что-то вроде: «в другой бы жизни…» Но так и не набрал номер — слишком уж эта девочка была к нему добра, и он не рискнул еще раз услышать ее голос. (Впрочем, полная глупость называть «необыкновенной, доброй и искренней» девицу, с которой провел всего одну ночь!)
И он позвонил Мэри Шаннахан. В голове звенело от длинных гудков, он уже подумывал, какое сообщение оставить на автоответчике, когда Мэри наконец сняла трубку.
— Это только ты можешь сейчас звонить, засранец! — сказала она.
— Мэри, мы ведь с тобой не женаты, мы даже не встречаемся постоянно. Так что имей в виду:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115