При всем при том Пуаро молчал, представляя себя на месте преступника, который, в силу трагического стечения жизненных, а возможно, и наследственных обстоятельств, вынужден раз за разом совершать попытки самоутверждения не с помощью пениса, но остро наточенного ножа.
– И тут, – продолжала говорить Генриетта, все более и более впадавшая в состояние, весьма похожее на тихое умопомешательство, – с веранды, – когда жарко, я оставляю дверь открытой, – раздался сдавленный стон. Обернувшись одновременно, мы увидели силуэт человека, стоявшего за шторой в лунной подсветке, увидели его сумасшедшие глаза…
– Глаз за шторой, даже кружевной, вы увидеть никак не могли.
– Ну, он так напряженно стоял, что я подумала: он сумасшедший…
– Значит, вы видели, как этот человек напряженно стоял за шторой…
– Да.
– Из этого следует, что вы не могли не видеть Потрошителя, – победно блеснули глаза сыщика. – Вы его узнали?
– Я видела? Потрошителя? – смутилась женщина. – С чего вы это взяли?
– Вы сначала сказали, что длинный и острый нож Потрошителя блестел в свету луны, и только что – в каком состоянии злоумышленник стоял за шторой. Из этого следует, что вы рассмотрели лицо человека проникшего в вашу спальню с ножом в руке.
– Он был в маске, я вспомнила! Да, да! В черной бархатной маске!
– Понятно. А что было потом?
– Потом я от страха спряталась под одеяло, тут же раздался выстрел, Потрошитель бросился вон, видимо, на веранду…
– А кто стрелял?
– Наверное, Потрошитель.
– Вы позволите мне осмотреть вашу спальню? – спросил Пуаро, чувствуя, как греют его щеки доверчивые глаза женщины.
– Да, конечно. Осмотрите .
Последнее слово Генриетта произнесла так, что Пуаро понял: «Смотрите, смотрите. Но знайте – от созерцания халвы во рту слаще не станет».
Осмотр спальни и зимней веранды, пристроенной к ней, ничего сыщику не дал. Тюль, за которым, по словам Генриетты, стоял таинственный наблюдатель, был цел и невредим.
– А ничего похожего на чемоданчик у Потрошителя не было? – не зная, что говорить, спросил Пуаро, послушав мнение своих сереньких клеточек: «Эта дама заколачивает гвозди без молотка. «От созерцания халвы во рту слаще не станет» – это не укол, мистер Пуаро, не эскапада, это артподготовка перед решительным наступлением, после которого вы, несомненно, падете. Падете в ее постель».
– Какой чемоданчик? – изумилась Генриетта.
– Чемоданчик с набором игл и красок, – уселись они на диван.
– Чемоданчик с набором игл и красок…
Мадмуазель Генриетта, прикрыв глаза, опустила головку на высокую диванную спинку. Белый шарфик, пламеневший красными бабочками, скрывал ее стройную шею, но Пуаро помнил, что она именно таковая, то есть лебединая. Он помнил это, смотрел на шарфик и понимал, что с этой неожиданной женщиной его связывает будущее, связывает все на свете.
– Да, кажется, был чемоданчик, – наконец, сказала. – Что-то, похожее на кейс… Черная кожа, металлические уголки, ручка слоновой кости…
– А куда он делся? – спросил, радушно глядя.
– Наверное, его кто-то унес. Вы забываете, что я была в наркотической прострации!
– Кто унес? – продолжал давить Пуаро. – Ни Потрошитель, ни человек, за которым он погнался, не могли этого сделать? – красота женщины отвлекала внимание, рождая в мозгу сыщика мысли, не имевшие к криминалистике ни малейшего отношения.
– Но ведь его не стало? Значит, кто-то его унес?
– Кто-то третий?! Или… – Пуаро увидел в воображении, как Потрошитель наутро звонит в дверь «Трех Дубов», как мадмуазель Генриетта открывает ему и слышит смущенное лепетание: «Доброе утро, сударыня! Я давеча у вас чемоданчик потрошительный свой в спешке забыл, не могли бы вы мне его вернуть, он сегодня ночью мне понадобиться?»
– Да… Кто-то третий… Вы сейчас скажете, что у меня тут проходной двор…
– Нет, не скажу. Ведь если я это скажу, то сам себя назову проходимцем.
– Вы такой… милый, – теплая ладонь женщины легла на колено Пуаро.
– Возможно, – сказал он задумчиво. – Однако нашего дела эта характеристика не подвигает. Скажите, цифра «три» вызывает у вас какие-то ассоциации или воспоминания?
– Цифра «три»? – непонимающе посмотрела.
– Да, цифра «три».
– Господи! – выпрямив стан, бросила правую руку к пояску платья. – Значит, это была цифра «три»…
– А можно поподробнее?
– Утром, я принимала душ и там, внизу увидела какую-то закорючку. Потерла губкой – почти ничего не осталось. Теперь ясно, что это была наметка цифры «три».
– А больше там ничего не было написано? – пристально посмотрел Пуаро в глаза женщины.
– Нет… – захлопала та ресницами. – Вы знаете, у вас такие замечательные усы, не могу отвести от них глаз и потому путаюсь в мыслях…
Если бы не запечатлевшийся образ мерзкого типа с вырванным влагалищем на простертой ладони, если бы не этот образ, Пуаро поцеловал бы ей руку.
А может, и в губы поцеловал. Нет, не в губы! Что тогда осталось бы от Пуаро, от его цели, его предназначения? Наусники и сеточка для волос, до сих пор хранящиеся в довоенном саквояже вместе с коробочкой помады? Да, только они. А сам он превратиться в обычного человека, сведенного с ума ветреной женщиной.
…Ожидая Пуаро, Гастингс прогуливался по парку, и у статуи Дианы-охотницы наткнулся на мадмуазель Х. Она, вся в шоколаде, растрескавшемся от холода, шла навстречу по боковой дорожке, шла, обхватив озябшие груди руками. Вздохнув, Гастингс снял с себя старый верный макинтош, набросил, спросив разрешения, на плечи девушки. Одарив его улыбкой, та с надеждой посмотрела в глаза капитану:
– А вы, сэр, случайно, не Джек Потрошитель?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132