– Мистер Пуаро, – важно обратился он к сыщику. – Вас просит к себе господин министр. Вас и капитана Гастингса.
Министр в санатории был один – Его Высокопревосходительство Жозеф Фуше, сын моряка и министр полиции при Директории, Наполеоне и Реставрации, Жозеф Фуше, без которого не могли обойтись ни Робеспьер Недокупный, ни Наполеон Великий, ни жалкий Людовик XVIII, ни, конечно, наш профессор Перен, судя по всему увлеченно занимавшийся коллекционированием маний.
Пуаро посмотрел на Гастингса – он вспомнил, чего не доставало в эльсинорском деле – в эльсинорском деле не доставало того, чего в Ист-Эндском было очень и очень много. В эльсинорском деле недоставало писем Потрошителя, которых в Ист-Эндском было больше сотни.
Жозеф Фуше, герцог Отрантский, желтокожий, иссохший от презрения к праздным прогулкам, встретил их в кабинете, стоя за столом, на котором в строгом порядке располагалось восемь коробок с засушенными бабочками; справившись о здоровье сыщиков, он предложил им сесть.
– Хрен его знает, что это такое! – сказал министр, когда посетители уселись на краешки своих стульев. – Я приехал сюда, в глушь, в надежде, что меня здесь никто не узнает и не призовет, и мне не придется организовывать сыск, внешнее наблюдение, облавы, ночные допросы и тайные ликвидации, но и тут меня достали. Кто, спросите вы? Наполеон Бонапарт, может быть? Нет, этот великий человек, понял, зачем я здесь, понял, что мне нужно отдохновение и бабочки, и потому великодушно не узнал меня. Да, Наполеон Бонапарт великодушно оставил меня в покое, в отличие от этого брадобрея Косминского.
– От Косминского?! – вскричал Пуаро. – Аарона Косминского, проходившего подозреваемым в деле Джека Потрошителя?!
Он явственно вспомнил лицо человека, кинувшего ему в лицо матку Кейт Эддоус. Как он, Пуаро, промахнулся тогда, не отметив в испуге его характерные черты!
– Проходившего подозреваемым?! Отнюдь, коллега! Его накрыли медным тазом, как горлинку! – вскричал герцог Отрантский. – Но эти благоразумные англичане, побоялись еврейских погромов и спустили практически законченное дело на тормозах.
– В самом деле?! – изумился Гастингс.
– А то! Свидетель, видевший, как Косминский 30 сентября убил Элизабет Страйд, кстати, тоже еврей, – они ведь кругом в Ист-Энде – наотрез отказался от своих показаний. И нашего Аарона, в тот же день убившего еще одну проститутку, отправили не на виселицу, но домой.
– Не может быть! – усомнился Гастингс. – Так уж и отправили?
– Да, отправили к брату, тоже парикмахеру и тоже жившему в Ист-Энде.
– А как же Мэри Джанет Келли? Кто ее убил?
– Как кто?! Косминский! Перестав охотится на улицах – ведь был под надзором полиции, – он «снял» девушку с крышей над головой и плотно закрывавшимися окнами. И выпотрошил ее, не торопясь, от и до – когда несчастную нашли, отрезать у нее было практически нечего. Тут уж у полицейских, героически пожертвовавших девушкой, не осталось никаких сомнений, что этот Косминский и есть Джек Потрошитель. Но они не взяли его за Мэри Джанет Келли, не взяли по упомянутым выше соображениям. Вместо этого они убедили сестру Косминского написать заявление, что братец в такой-то день пытался зарезать ее своей опасной бритвой. Когда та накрапала требуемое, отправили братца в исправительную тюрьму. А после того, как он вовсе свихнулся от бесконечного глумления стражников, хорошо знавших, что за фрукт попал под их опеку, поместили в Ливесден, известную психушку, в которой самый известный преступник девятнадцатого века и откинулся в девятнадцатом году нашего уже столетия.
– Ну, в принципе, лондонская полиция поступила более чем разумно, – сказал свое слово Пуаро, во Франции чувствовавший себя стопроцентным англичанином. – Лондонцы, наэлектризованные безжалостными убийствами Потрошителя, убийствами несчастных женщин, отдававшихся отребью ради куска хлеба и ночи в ночлежке, готовы были в клочки изорвать подозреваемых, что подозреваемых – любого, кто проходил по следствию, и не раз пытались разорвать – об этом много писали в прессе тех лет. Узнай они, что Джек Потрошитель – еврей, начались бы погромы по всей Англии. И пострадало бы двести тысяч человек – столько на острове тогда было евреев. А если бы погромы перекинулись на Германию? Представляете, как выглядела бы сейчас новая история?
– К несчастью, в санатории нет ни одного еврея, не считая, конечно, Эйнштейна, которого никак нельзя заподозрить, – развел руками Гастингс. – И потому подозревать нам некого.
Пуаро ухмыльнулся – мать его была еврейских кровей.
– Вот-вот, нет ни одного еврея… – задумался Фуше. Он запамятовал, зачем пригласил Пуаро с его верным Санчо Пансо в свой кабинет.
– Вы хотели передать нам письма Аарона Косминского… – поощрительно улыбнулся ему Пуаро.
– Да, да, я помню, – покивал Жозеф Фуше, подумав, что этого пронырливого валлона, весьма похожего на Шалтай-болтая – оба небольшого роста, с характерной формой головы, оба обожают разгадывать загадки и демонстрировать интеллектуальное превосходство – можно было бы без опасений назначить на самый высокий пост, может, даже собственным заместителем. – Вот они, – достал стопку писем из среднего ящика письменного стола. – Я не читал их, сами понимаете – вскроешь письмо, прочтешь, и все, увяз коготок, и надо работать, работать и работать.
– А каким образом вы их получили?
– Их клали мне под дверь ночью или ранним утром.
– Спасибо, – взял письма Пуаро. – Если поступят другие послания, я смогу их получить?
– Не поступят. Внизу, в фойе я прикрепил к доске объявлений записку, обращенную к Потрошителю, с просьбой адресовать следующие письма Эркюлю Пуаро лично.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132