На диванчике меж окнами лежало вязание – пинетки или еще что, место рядом было примято, и лучилось женским теплом (Пуаро, приложив ладонь, почувствовал его). Отойдя от дивана, он некоторое время постоял у стола, на котором была фаянсовая ваза с бумажными цветами – они выглядели, как живые, и лежала раскрытая книга. Одна из строчек, подчеркнутая простым карандашом – Любовь для человека есть пока то же, чем был разум для мира животного: она существует в своих зачатках или задатках, но еще не на самом деле, – заинтересовала Пуаро.
– Интересная мысль, – подумал он. – В самом деле, мы, люди, существуем по большей части не на самом деле. Большая часть нашего времени уходит на то, чтобы оставаться людьми. Мы должны мыться, стричь ногти и волосы, приводить в порядок усы и общество, читать газеты, общаться с ближними, оказывать им помощь. Мы должны это делать, в противном случае животное, затаившееся в нас, немедленно возьмет верх, ибо по сердцевине мы есть твари, и лишь притворяемся…
Мысль его пресеклась, он, доставая очки, приблизил глаза к подчеркнутой строке.
– Да. Это крошки карандашного грифеля, – сказал он, пряча очки в карман. – Вот дела! Получается, писали недавно, либо книга лежит здесь нетронутая вот уж как двадцать лет! Лежит, вовсе не покрывшись пылью, как, впрочем, и все остальное…
Он взял карандаш, лежавший рядом с книгой, покрутил меж пальцев. Положил на место, подошел к зеркалу, висевшему на стене меж фотографических портретов – девушки и юноши, – посмотрел на себя…
Давным-давно один доморощенный философ говорил ему, что в зеркале, в которое никто не смотрит, хотя бы муха, ничего не видно. То есть зеркало без зрения – это вещь в себе. Как и эти цветы, видные в зеркале, лишь потому, что мозг Пуаро способен воспринимать сигналы, в него поступающие. Воспринимать и превращать их в образы. Пуаро закрыл глаза – философ говорил ему – как только человек, стоящий перед зеркалом, закрывает глаза, его отражение исчезает. Нет, лучи от него отраженные, по-прежнему несут информацию, но она ничего не значит, ибо значение, то есть смысл, в мир приносит только чувствующий человек.
Пуаро попытался представить зеркало, в котором ничего не видно. Его, знаменитого сыщика, не видно. И почувствовал: зеркало давит, отталкивает прочь. – Это отраженный от него свет давит на меня, – решил он, не открыв глаз. – И куда же он меня подвигает? В мир Подземный? Да, туда. В мир Небесный нельзя попасть, минуя мир Подземный.
Спешить в Подземный мир ему не хотелось, он принялся рассматривать фотографию девушки. Она была любительской и несла в себе очарование юности, верящей, что жизнь бесконечна и хороша. Милое лицо, смеющиеся глаза чуть прищурены, губы сжаты. Фотография юноши явно была снята много раньше, в фотоателье. Мастер хорошо постарался, чтобы молодой повеса из богатой семьи, не имевший надобности использовать в жизни ни знаний, ни природного ума, ни упрямства, получился преисполненным романтизма юношей.
– Кто же вы, месье? – подойдя ближе, спросил Пуаро человека на портрете.
На обороте портрета простым карандашом была витиевато выведена надпись «Пьер Пелегри, 17 апреля 1960 г ».
– Ну а вас, мадмуазель, конечно же, зовут Эжен-Жаклин Пелегри? – обратил взор на портрет девушки.
Сняв фото и убедившись в правильности предположения, Пуаро вновь стал перед зеркалом.
– Вот я уйду сейчас, и в нем, дорогой мой Эркюль, никого и ничего не станет видно, – сказал он своему отражению. – И эти умершие возлюбленные вновь исчезнут, они станут бумагой в той или иной мере пропитанной азотистым серебром. Да, они исчезнут в этой бумаге и своих могилах, которые тоже ровным счетом ничего собой не представляют, пока на них не смотрят, или, по крайней мере, не помнят. А я не исчезну, ибо имею пока возможность наблюдать кончик своего носа, – Пуаро сфокусировал на последнем глаза, – а также руки, ноги, грудь…
Оглянув на прощание комнату, Пуаро пошел к двери. Уже взявшись за дверную ручку, почувствовал спиной два устремленных к ней взгляда. И спиной же увидел Эжен Пелегри, сидевшую на диванчике с вязанием на коленях; она смотрела виновато. Пьер, стоявший у стола, смотрел испытующе.
Пуаро не обернулся – пусть себе живут, как живут. Спустившись на террасу первого этажа, он постоял, думая о том, что делать дальше. И решил еще раз осмотреть квартиру мадмуазель Генриетты – в пустынную свою келью ему возвращаться никак не хотелось…
28. Одалиска
Более тщательное, чем в первый раз, изучение жилища Генриетты, привело Пуаро к открытию – в стене гостиной, за старинным гобеленом с Адамом и Евой, он обнаружил тайную дверь. Обнаружил, потому что она, приоткрытая, косяком прочерчивала на тканом полотне линию, разделявшую картину безгрешного еще семейства на две половины.
Нырнув под гобелен, Пуаро приоткрыл дверь шире, протиснулся в помещение, оказавшееся предбанником. В нем, на мраморной скамейке, дремала Катрин Вюрмсер в одеянии, весьма странном для образцовой старшей медсестры. Удивленное обозрение более чем смелого макияжа, прозрачных голубоватых шаровар, сквозь которые виднелись ничтожные по площади трусики, прозрачной же блузки, вовсе не скрывавшей хорошо сохранившихся грудей, шелкового, шитого золотом тюрбана, восточных остроносых туфелек длилось не больше минуты. По ее истечении, он громко кашлянул. Медсестра встрепенулась:
– О, Пуаро, долго же вас не было, я заждалась!
– Вы ?! Меня заждались?!
– Нет, конечно. Мы заждались… – сказала она многозначительно. – Я должна вас препроводить в святилище. Ничего не бойтесь, и… подчиняйтесь чувствам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132