— Ну, докажи.— Охотно. Видишь эти ружье и нож? Я пристрелю каждого и зарежу любого, кто помешает мне ехать дальше. А вот и другое доказательство. Читать умеешь?— Да.— Вот мой паспорт с печатью великого господина! — И я показал ему документ.Увидев мою фотографию, он коснулся лба, рта, груди и произнес:— Эфенди, ты прав, ты полностью невиновен, можете ехать.— Что ты сделаешь с трупом?— Мы бросим его в воду. Пусть раки сожрут его, раз он виновен.— Не смейте делать этого. Известите о его смерти родственников, чтобы те его похоронили. Пусть отправляется к праотцам верным способом. Если я узнаю, что вы не сделали этого, то сообщу о вашем поведении верховному судье Румелии.— Ты что, его друг?— Как ты можешь спрашивать! — ответил Халеф за меня. Румели кади аскери Военный судья Румелии (тур.).

наш друг и родственник. Моя любимая жена — дочь его любимой жены. Трепещите, если сделаете что-то не так. — И он пошел за своей лошадью.Киаджа согнулся в три погибели и сказал мне:— Да подарит Аллах жене твоего спутника сто лет жизни и сотню детишек, внуков и правнуков. Я все исполню, как вы мне приказали.— Не сомневаюсь в этом. Лошадь убитого и все, что на ней, тоже отдашь семье.— Они все получат, эфенди!Я был уверен в обратном, но меня это уже не касалось. Я был рад, что все обошлось и мой вороной, утерянный таким удивительным образом, снова со мной. Свист — и он прыгнул ко мне через ручей. Люди замерли в изумлении. Халеф же привел свою лошадь за повод.— Господин, не зайдешь ко мне? — спросил Сахаф.— Зайду. Хочу взглянуть на твоего отца.Мы сели на лошадей и двинулись в путь, убедившись в том, что киаджа выставил у тела часового. Возле домишка Сахафа мы спешились. Внутреннее пространство хижины было поделено на две неравные части. В большей я заметил на кровати старика, приветствовавшего меня одними глазами. Он даже не пошевелился.— Отец, это господин, о котором я тебе рассказал.Я подошел к нему, взял за руку и дружески сжал ее. Он поблагодарил опять же одними глазами. Все в доме было чисто убрано, и это меня порадовало.Я спросил его, понимает ли он мои слова. Он кивнул.— Я пришел, чтобы приветствовать досточтимого отца хорошего сына и сделать последнего счастливым.В его взгляде читался вопрос, поэтому я объяснил:— Он любит Икбалу, красивейшую из дочерей Румелии. Отец не желает ее ему отдавать, но я заставлю его. Али поедет со мной к нему.— Господин, это правда? — воскликнул Сахаф в возбуждении.— Да.— Ты говорил с ней?— И с ней, и с родителями.— Что же они сказали?— Они сказали «да», но отец пустился на предательство. Я тебе потом об этом расскажу. Теперь покажи мне часы.— А поесть ты до этого не хочешь?— Спасибо, у нас нет времени. Надо срочно возвращаться.— Тогда выйдем отсюда.Он провел меня в переднюю, где стоял стол — настоящая редкость в этих краях. На нем и стояли часы.— Вот они, смотри.Циферблата пока не было. Колесики были изготовлены из дерева, все вручную — ужасно трудоемкая работа.— Знаешь, в чем состоит искусство? — спросил он.— Да, — ответил я, указывая на стрелки. — Вот в этом.— Ты ошибся. Эти часы показывают не только часы, но и минуты. Ты видел что-нибудь подобное?«О Боже, наивный мальчик», — подумал я. Но вслух сказал:— Вот, посмотри на мои часы: они показывают годы, месяцы, дни, часы, минуты и секунды.Он взял их у меня из рук и принялся удивленно рассматривать циферблат.— Господин, они идут правильно?— Еще как!— Но я не могу ничего понять.— Потому что все написано на непонятном тебе языке. Но хоть услышать ход ты можешь? — Я завел их и заставил проиграть несколько ударов.— Аллах акбар! Да эти часы изготовил или сам Аллах, или дьявол.— Да нет же, их сделал простой мастер из Германии, но никому не продавал, а я получил их в наследство.— А можно их открыть?— Пожалуйста, но позже, давай рассмотрим их в Енибашлы, там у нас будет время.— Ну что, трогаемся?— Да. Но сначала я сдержу слово и напишу твоему отцу слова из Библии, которые облегчат ему страдания.— Строфу из вашей Библии?— Да. Он будет рад.Мы вернулись в комнату. Там он спросил отца:— Ты помнишь старого римского католика, который писал стихи?Тот показал глазами, что да, помнит.— Этот господин тоже христианин и хочет подарить тебе строфу. А я прочту ее.Я выдрал страницу из блокнота, написал и передал Сахафу. Там говорилось о том, что живу ли я или умираю — я принадлежу одному Господу.Глаза старика увлажнились. Он взглянул на свои руки, которыми не мог двигать.— Эфенди, он просит дать ему руку, — пояснил Али. Я выполнил просьбу и высушил парализованному слезы на ресницах.— Аллах всемогущ и справедлив, — сказал я, — он сковал твои члены, чтобы душа была крепче связана с ним.Он закрыл глаза, и морщинистое лицо его разгладилось. Так он и лежал с закрытыми глазами, когда мы вышли из дома.— Господин, — спросил меня на улице Сахаф, — почему ты написал строфу не на том языке, на котором сейчас говорят?— Коран ведь тоже написан не на новом арабском. Строфа должна быть выражена особыми словами. Но почему ты сейчас иначе разговариваешь со мной, чем раньше?— Я? — переспросил он, смутившись.При первой встрече он говорил мне «вы», а сейчас перешел на «ты»… Подумав, он ответил:— Потому что люблю тебя. Ты сердишься?— Нет. Держи свою лошадь. Едем в Енибашлы. Пока он ходил за дом и мы его ждали, я хотел было расспросить Халефа о происшедшем с ним, но в этот момент нас обнаружили любопытные жители, и о приватном разговоре не могло быть и речи. Затем появился Сахаф на лошади, и мы в темпе двинулись, потому как нас мучила неизвестность — что там с Оско и Омаром. Во время поездки я спросил хаджи:— Я так долго вас ждал, а вы все не ехали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103