– Нашли?
– Как же, найдут, черта с два!
Богачи хохочут. Потом садятся за стол и начинают жрать. И ведут разговор в таком духе:
– Пусть там рабочие поголодают. Пусть попрыгают.
– У тебя сколько зарыто?
– Восемь бричек.
– А у меня десять.
– Ты где схоронил?
– На гумне. А ты?
– А я – на пашне, около березки.
Активист, который притаился за дверью, незаметно уходит.
Тут занавесь закрывается. Кто-нибудь выйдет и скажет:
– Пришла ночь!
Опять сидит этот богач и пьет с похмелья рассол.
Приходят активисты:
– Ну как? Подумал?
– А чего мне думать-то?
– Может, вспомнишь, где хлеб?
– Нету у меня, чего вы привязались! Я с сыновьями разделился и весь хлеб роздал по паям.
Тогда один активист, главный, говорит:
– Последний раз спрашиваю!
– Пошел ты!…
Главный активист говорит другому:
– Доставай волшебную книгу.
Один из активистов достает таинственную книгу и начинает с ней разговаривать.
– Вот нам интересно бы знать, – спрашивает он, – где этот паразит спрятал хлеб?
Потом прикладывает книжку к уху, некоторое время слушает и заявляет громко:
– Книга сказала: «Этот паразит спрятал хлеб на гумне».
Богач падает в обморок, а активисты, довольные, уходят к его соседу…
Чем дальше подвигалась пьеса, тем больше нравилась Кузьме. Смущали только два обстоятельства: активист, который подслушивает, и волшебная книга. Хотелось, чтобы как-нибудь иначе находили хлеб. Волшебная же книга – это как-то… тоже не то. Но сколько ни мучился Кузьма, не мог ничего другого придумать. Без подслушивания рассыпался сюжет, а книжка… черт с ней, пусть будет. Видно же, что они ее называют волшебной шутя. Поймут небось.
Один раз к Кузьме в горницу вошел Николай.
– Какую ночь уже не спишь, все пишешь?
– А ты чего бродишь?
– Спина разболелась. Ломит – спасу нет. Табак есть?
Кузьма решил поделиться с Николаем своими планами насчет постановки. Он мужик умный, подскажет чего-нибудь.
Николай внимательно слушал, улыбался, смотрел на Кузьму с уважением.
– Здорово! – сказал он. – Голова у тебя работает.
– Получится, думаешь?
– Хрен ее знает. Придумано ловко. Это надо знаешь с кем поговорить? С Ганей Косых. Он у нас на такие штуки дошлый. Поговори.
– Ладно. Значит, поглянулось тебе?
– Просто здорово!
Кузьма был доволен.
На другой день он вызвал в сельсовет Ганю Косых, Федю Байкалова, Проньку, Сергея Федорыча и рассказал о своем замысле. Прочитал с выражением всю пьесу. Всем понравилась. Только один Федя как-то кисло принял произведение Кузьмы.
– Ты чего, Федор?
– Я изображать никого не буду, – сказал Федя.
– И не надо. Не обязательно всем. Ты так поможешь.
– Так можно, – Федя заулыбался.
Стали распределять роли.
Единодушно решили, что богача должен играть Ганя. Ганя покраснел от удовольствия и скромно сказал:
– Можно.
Второго богача решил попробовать изобразить Сергей Федорыч. Кузьма должен играть самого себя – главного активиста. Пронька будет подслушивать. Надо было еще одного, кто бы разговаривал с книжкой…
– Федор…
– Я изображать никого не буду, – уперся Федя.
Думали– думали и вспомнили -Николай Колокольников.
Тут же сидел Елизар Колокольников и обиженно молчал: его почему-то обошли в этом веселом деле. Он скептически морщился и смотрел в окно. Сергей Федорыч показал Кузьме глазами на грустного Елизара.
– Елизар! – спохватился Кузьма. – А ты будешь еще один активист. Активистов может быть сколько угодно. Мы вон по четверо ходим. Согласен?
– Можно, – сказал Елизар.
Тут же, в сельсовете, начали репетировать.
Дело пошло.
Ганя вмиг преобразился: сделался степенным, самодовольным и важным. Стал вдруг гундосить, как Ефим Беспалов. А когда он сказал: «Что вы! Да какой же у меня хлеб? Не-е…», – все засмеялись. Федя Байкалов просто за живот взялся. Ганя все делал серьезно, и от этого было еще смешнее. Он даже разулся, сидел, развалившись, у стола, чесал пяткой худую ляжку свою, сыто икал и ковырял в зубах пальцем. Это было уморительно. Кузьма тоже хохотал, суетился и помаленьку по примеру Гани входил в роль. Когда надо было, он становился строгим и неподкупным. А когда заговорил о рабочих, их женах и детях, которые голодают, то говорил долго – так, что у самого перехватило горло от жалости и горя.
Ганя не сдавался. Он тоже пошел шпарить не по написанному, а как бог на душу положит: повторял, что у него нет хлеба, вставал на колени и размашисто крестился, клялся такими причудливыми клятвами, что Федя то и дело прыскал в кулак и вытирал слезы на глазах.
Зато, когда дошли до Сергея Федорыча, дело застопорилось. Богач из него был неважный. Вернее – артист. Он, например, никак не мог заставить себя искренне хохотать с Ганей.
– Нет, ребята, не выйдет у меня, – сказал он.
Попробовал богача делать Елизар – вышло, и неплохо.
Засиделись до полуночи. Прошли всю пьесу. Решили, что богач в конце должен умереть от разрыва сердца.
– Будем его хоронить! – воскликнул Ганя. – А?
– Давайте, – согласился Кузьма.
– Я буду гробик строить…
– Гробик я могу строить, – сказал Сергей Федорыч.
Но Ганя тут же сымпровизировал эту сцену, сел, по-татарски скрестив ноги, и, стругая воображаемым фуганком, запел тоненьким голоском, гнусаво:

Гробики сосновые,
Гробики дубо-овые, -
Строим для люде-ей…

Он, наверно, где-то видел такого плотника – уж больно точно, правдиво у него получалось, у дьявола.
Федя вдруг о чем-то задумался. Долго соображал, глядя на Ганю, потом сказал:
– Как же, Ганя?… Ты, выходит, самого себя будешь хоронить? Ты же умираешь!
– Ну и что? – небрежно сказал лицедей Ганя. – Приклею бороду, и никто не узнает, – в Гане проснулся ненасытный творческий голод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166